Оранжевый портрет с крапинками

— Тра-та-та... — бодро сменив тон, закончил дядюшка Юферс песню под рифму «котй» и прихлопнул струны, видимо застеснявшись своей неожиданной чувствительности.

Гоша тоже слегка смутился (ведь даже слезинки появились в глазах).

— Да... это самое... хорошая песня. А мне вчера это... на карнавале штучку подарили. Чтобы это... песни, значит, играть... Нажмешь кнопку, и это...

— Плеер?

— Наверно, это... да... В сундучке она... Это, вот... — Повозившись, Гоша протянул плеер дядюшке Юферсу.

— Ага... — тот умело нажал кнопку. И сразу раздалось знакомое:

Стало море злее и угрюмей, ребята.

Плюньте через левое плечо...

— Тоже знакомая песня, — сказал дядюшка Юферс, выключив запись. — Слышал я, что ее сочинил кто-то из матросов капитана Румба. Того самого. Так что, может быть, она тут и не случайно, ежели верить приметам, как верит наш Макарони...

— Приметы, они это самое... вещи иногда полезные, — заметил Гоша. — Особенно если это... ищешь клад...

Дядюшка вытащил табакерку.

— Попробуешь, Гоша? По старой памяти?

— Я это... рад бы... Да небось услышат...

— Решат, что это я... Возьми щепотку.

Гоша, покряхтывая от приятных предчувствий, насыпал табачок на сустав большого пальца. Дядюшка тоже. Потом они, глядя друг на друга и улыбаясь, синхронно втянули табак ноздрями. Закатили глаза. Дружно сказали:

— А-ап... — И от оглушительного чиха вздрогнуло все судно. Охохито на миг выпустил штурвал. Владика и Максима подбросило на крышке рубки, где они с Жорой разглядывали морскую карту. Паганель, разбиравший канаты, на всякий случай поднял руки. Макарони, любовавшийся у поручней горизонтом, плюнул через плечо (символически, потому что по правде плевать на палубе запрещено) и сцепил пальцы. Капитан Ставридкин высунулся из люка:

— Охохито! Опять вы палите в белый свет? Я конфискую у вас оружие!

— Никак нет, господин капитан! Это старый сеньор боцман Юферс пробует табак!

Капитан помотал головой:

— Да... как в старом анекдоте. «Ну и шуточки у вас, боцман...»

— Клянусь дедушкой Анастасом, еще два таких чиха, и мы пойдем ко дну... — заметил старпом.

Заяц Андрюшка, привязанный ушами к релингам, радостно улыбался. Чайки одобрительно кричали. Ветер был ровный, день был чудесный...

Паганель оказался жизнерадостным парнем. К середине дня он со всеми установил приятельские отношения. Разобрав и разложив в порядке бухты и мотки тросов, запасные блоки и скобы, он заявил:

— Ух, жара... — Скинул рубашку, бросил с носа за борт ведерко на длинном конце, зачерпнул воды и вылил на себя.

— И нас так же! — подскочили к нему Владик и Максим.

— С а-агромнейшим удовольствием, юнги!

Они сбросили жилеты и рубашки, и Паганель каждому устроил морской душ.

— Максим, давай я тебя сфотографирую мокрого! — схватился за аппарат Владик. — В Москве будешь рассказывать, что нырял с борта в открытом море!

— Давай! — Максим в дурашливо-горделивой позе прислонился спиной к поручням. Покосился на привязанного рядом Андрюшку. — Только можно я его уберу?

— Зачем?

— Ну... ребята посмотрят, скажут: это не по правде. Ка-кая-то игрушка рядом, так на морских судах не бывает...

— Ну и пусть скажут!.. Это ведь и в самом деле не по правде, ты же не нырял...

— Если нельзя убрать, давай я туда встану, — миролюбиво предложил Максим и хотел перейти на другое место.

— Там освещение неподходящее, — неохотно откликнулся Владик. — Да ты уже и высох, пока спорил...

Он потрепал Андрюшку по щеке, подпоясался скрученной в жгут тельняшкой, надел жилет на голое тело, отошел в тень паруса и стал смотреть, перегнувшись через поручни, как проносится вдоль борта бурлящая вода...

Настроение у Владика изменилось. Затуманилось. Оно сделалось похожим на мелодию колыбельной песни, которую недавно пели на камбузе дядюшка Юферс и Гоша (хотя Владик этой песни никогда не слышал).

Под такую мелодию, под ровный шум воды, шелест ветра и крики чаек подошел вечер. В небе расцвел пестро-полосатый закат. У потемневшего горизонта мерцали огоньки далеких маяков и судов.

Все, кроме Макарони, который опять заступил на вахту у штурвала, и капитана, собрались на баке. Даже Гоша незаметно выбрался на палубу и спрятался за выступом люка. Фигурка привязанного ушами Андрюшки чернела на фоне угасающего неба. Владик устроился неподалеку, сидел с фотоаппаратом на коленях.

— Ты, мучачо, не расстаешься со своей камерой, как я с пистолетом, — одобрительно заметил Охохито. — Даже в темноте...

— Я жду, когда звезды сделаются яркими, — поделился планами Владик. — Хочу снять ночное небо...

— Грандиозная идея! Думаешь, получится?

— Кто знает...

Паганель дергал струны, извивался в танце и клоунским голосом напевал:

  У моей малютки Джулы
  Зубки в ряд, как у акулы,
  И собой красотка эта
  Вся похожа на скелета.

  Удается очень редко

  Мне обнять мою девицу —
  Твердая, как табуретка,
  И колючая, как спица...

Дядюшка Юферс, покряхтывая, сказал: