Оранжевый портрет с крапинками

Все четверо оказались в открытом вагончике сказочной железной дороги. Вагончик под залихватскую мелодию нырял в туннели, взлетал на горки, описывал «мертвые петли», проносился сквозь густые струи фонтанов. Ребята хохотали. Джонни — не меньше остальных. Никто не узнал бы в нем надутого и недовольного жизнью джинна.

— Как на загривке у птицы Рух! — вскрикнул он, когда вагончик сделал очередной вираж. Выставил наружу тощие коричневые ноги, болтал ими и радостно верещал. Упругая струя сорвала с его ноги сандалию.

— Вай! Теперь не найти!

— Наплевать! Бросай и другую! — веселился Владик.

— А здешние обычаи позволяют мальчикам ходить по городу босиком?

— Позволяют! На то мы и мальчики! — Владик сдернул, швырнул «за борт» свои сандалеты. В знак солидарности!

— Тебе влетит от отца! — предупредил рассудительный Максим.

— Он не узнает! У меня есть запасные!

— У меня тоже! — вспомнил Максим. И радостно выкинул свои стоптанные башмаки.

— Тогда и я! — Ника потянулась к ноге.

— А тебе не надо! Ты же девочка! — крикнул сквозь дребезжание вагончика Владик.

— Ну и что! Никто не знает, что я девочка!

— Мы-то знаем! — возразил Максим. — К тому же у тебя нет запасных!

— Ладно уж...

У Джонни весело перекосились очки, продолговатые восточные глаза горели за стеклами от ликованья.

Наконец вагончик остановился. Ребята спрыгнули на площадку.

— Фу, укачало даже, — чуть кокетливо пожаловалась Ника. — По-моему, требуется еще порция мороженого...

С мороженым в руках они выбрались из парка и оказались на улице со старинными зданиями. Одно из них — трехэтажное, с похожими на маяки башенками по углам — особенно бросалось в глаза. У высокого гранитного крыльца лежали тяжелые якоря. Над входом горели начищенной бронзой буквы литой вывески:

  Музей истории флота,

  корабельного дела

  и морской археологии

— Ой! Это ведь тот самый музей. — обрадовалась Ника. — В который папа, Гоша и Охохито понесли коллекцию!

— Может, зайдем? — Владик нетерпеливо запританцовывал босыми ступнями.

— Босиком в музей все-таки неудобно, — рассудил Максим. — Это не по паркам и бульварам скакать...

— Но ведь интересно! — заспорила Ника. — Может, сейчас там как раз идут переговоры. Интересно, за какую сумму музей купит пуговицы?

— Думаете, купит? — сказал Максим. — Что-то опять у меня всякие сомнения. Боюсь, что будет новый «привет от Васи»...

— Обязательно купит. Папа говорил, он в таких делах понимает... Ой! — спохватилась Ника.

— Что? — подскочили Максим и Владик.

— А где та пуговица? Ну... из которой появился Джонни. Неужели в том портфеле?

— Да ты что! — возмутился Владик. — Здесь она! — И похлопал по карману. — Это же Джоннина собственность, нельзя ее в музей!

— На кой она мне! — возмутился в свою очередь Джонни. — Я в нее больше ни за что не полезу!

Все смутились. Разом вспомнили, кто такой этот Джонни. Мальчишка-то всего на час-два! И кроме того... он почти что их пленник. Пленник желания...

— Ну так что? Будем заходить? — скованно спросила Ника.

— Не будем, — решил Владик. — Если Илья Ильич, Гоша и Охохито уже там, они нас от себя больше не отпустят. И мы не попадем на пляж.

— А что такое пляж? — радостно спросил Джонни.

— Место у моря. Там плавают и загорают! Знаешь, как здорово! — оживился Владик.

— Ой... Кажется, я не умею плавать, — смутился Джонни.

— А мы научим, — многозначительно пообещал Максим.

— Только, чур, не верещать, — предупредила Ника.

Взявшись за руки, они заспешили по ракушечному тротуару — в конце улицы синело море.

Едва ребята миновали музей, как у крыльца с якорями оказались Илья Ильич Верхотуров, Гоша с тяжеленным портфелем под мышкой и настороженно поглядывающий по сторонам Охохито.

— Директор музея замечательный человек, — объяснял Никин отец. — Я созвонился с ним, он ждет. Правда, я не сказал, с чем именно мы идем к нему, решил сделать сюрприз...

—- Сюрприз — это, конечно, хорошо, да только будет ли директор в восторге? — заметил Охохито, словно в нем вдруг проснулась частичка опасливого Макарони. — Тем более что наши мучачос даже не успели вычистить все пуговицы...

— Директор умеет распознавать истинные ценности под слоем копоти и пыли, — утешил спутников Илья Ильич. — Впрочем, я понимаю: для сомнений, конечно, есть некоторые основания...

— В сомненьях бывает это... немалый поэтический смысл, — со своих позиций оценил ситуацию Гоша. — Вот послушайте... я... это самое, на ходу...

  В сомнениях — тоже своя острота:
  Они лишь сильней обостряют надежду.
  Недаром обшарили мы Три Кота
  Средь скал — и внутри, и снаружи, и между
  Гранитных теснин и заржавленных стен,
  Где даже отважный от страха заплачет,
  Но мы не дрожали в глухой тесноте...

Тут я еще... это самое... не совсем...