Орбека. Дитя Старого Города

– Правда, что она надоела мне своей опекой, преувеличенной заботой, почти детскими ласками, что имею этого всего достаточно, слишком… но тем не менее должен признаться, что это создание доброе, честное, сердечное. Только так простодушна! Так порой смешна со своей набожностью, страхами, постоянным плачем, слезами…

– Всё-таки это доказательства посвящения, – сказал Славский.

– Но, верь мне, такие скучные! Такие скучные… а иногда аж до нетерпения.

Удивлённый Славский наклонился, спрашивая его потихоньку, в страхе, как бы не был услышанным:

– Значит, ты хотель бы отправить её домой?

Орбека задумался.

– Это дивная вещь, – сказал он, – да, действительно дивная, сам не знаю, я привык, однако, и грустно бы мне было… Нерон сдох давно, не имею, кроме неё и тебя, живой души ближе. Не смейся.

– О! Нет, – сказал Славский. – Я удивлялся бы и грустил, если бы было напротив.

– Да, это выводит меня из себя, мучает, – прибавил Орбека, – и однако, есть минуты, когда это печальное личико, некрасивое, нужно мне для жизни. А! Если бы это была она! Если бы…

Он недокончил, потому что само воспоминание о Мире ударило ему кровью в голову и отобрало голос, он снова почувствовал себя больным.

– Слушай, – сказал Славский, – тебе нужен отдых, твоя сестра милосердия будет бдить над тобой, наверное, в другом покое, я пойду. Завтра узнаю о делах, спишу результат и принесу тебе – что Бог даст, хорошие или плохие вести.

Подали друг другу руки, бедный больной упал снова, закрывая глаза, на подушки.

ROZDZIAŁ XI

На следующее утро Славский поискал доверенное лицо Орбеки; был это, к счастью, один из тех редких людей, которым ум не мешает иметь сердца, а сердце не парализует умственных способностей. Давний школьный товарищ обоих, адвокат Перский, имел к своему клиенту старую привязанность и сострадание к его положению, которое сразу, когда увидел его в руках Миры, предчувствовал и понял его последствия.

– Слушай-ка, Славский, – сказал он через минуту, тщательно взвесив, что тот ему рассказывал об Орбеке, – всё, что произошло, зная женщину и его, как на ладони, я заранее видел. Нет ни малейшей заслуги, что я так точно угадал, эта задача была до избытка лёгкой. Невозможно было Орбеку остановить, поймать, оттянуть, нужно было ему позволить, чтобы опустился даже на дно пропасти, из которой теперь мы ещё можем его вытянуть, если, этот дьявол, женщина, снова каким-нибудь случаем в наши воды не заплывёт.

– Но это не может быть! Она вышла замуж в Италии! – воскликнул Славский.

– Для таких женщин нет ничего невозможного, довести до краха банкира, замучить человека… это пустяки, – говорил Перский, – мы видели уже и не такие дела этих белых ручек и этих смеющихся детских глазок. Вот, – говорил он, – пока сепультуры и свидетельств, что её похоронили, вы мне не покажете, я всегда с моим клиентом буду осторожен. Если бы этот дьявол вернулся, я шкуру бы ему содрал до кости и продал за билет в театральной ложе.

– Но я не понимаю тебя, – прервал Славский, – о чём речь?

– Если ты разделяешь мои страхи и осторожность и соглашаешься на необходимость некоторой опеки над Орбекой, то меня сразу же лучше поймёшь.

– Я соглашаюсь, на что хочешь, ибо знаю твоё честное сердце и голову для дел.

Перский, смеясь, пожал ему руку.

– Дела обстоят так. Кривосельцы не проданы, не заложены, не обременены долгами, ждут своего пана и даже кажется, что старичок Ясь там живёт, с вещей пыль стирая.

Обрадованный Славский даже обнял полного законника, который смеялся и моргал глазами, видя, какую доставил радость.

– Это не достаточно ещё, я маневрировал так, – шепнул Перский, – что под разнообразными предлогами, отрывая то тут, то там понемногу, спас от погибели… угадай сколько?

– Отец! Может, тысячу дукатов! Это бы так пригодилось! Ведь ему не хватает первых удобств… а эта сирота…

– Какая сирота? – спросил Перский понуро. – Или снова что-то иное?

Славский начал ему рассказывать.

– На тебе! – воскликнул он. – Это неисправимый человек.

Одна его чуть не разбила в ступе, уже к другой прицепился! Это наказание Божье!

Едва Славский, сдавая весьма особенную реляцию, сумел немного успокоить адвоката и убедить, что тут никакая опасность не угрожала, однако же Перский о сохранённой сумме говорить не хотел, и только под присягой, что Славский сохранит тайну, признался, что остатки этого миллионного наследства составляли, кроме деревни, ещё пятнадцать тысяч червонных злотых.

Была это огромная сумма, спасённая настоящим чудом, но у Перского была она таким образом помещена, что только по его согласию могла быть взята.

– А что я не дам ему ни гроша, покуда не буду убеждён, что можно без опасности, это точно, на это клянусь!

– А на жизнь! На дорогу! На лекаря?!

– Подожди, подожди! – прервал законник. – Ты скажешь ему от меня, что Кривосельцы я спас, что в течение двух лет я складывал с них доход, с этого даю вот доход пятьсот дукатов. Если бы больше было нужно, дам ему ещё титулом ссуды, но о сумме ни слова. Этот дьявол готов её ещё теперь из него вытянуть.