Орда (Тетралогия)

Говоря так, Баурджин кривил душой, вовсе не веря в сказанное. Род Чэрэна Синие Усы, конечно, отнёсся к гостям очень хорошо — как поступил бы и любой другой род, в полном соответствии с великим законом степи. Однако как ни крути, а это был вражеский род, род Джамухи, с которым вот-вот предстояло кровавое столкновение. И наверное, не стоило бы сейчас обнадёживать юношу, потерявшего голову от любви. Впрочем, любовь ли это? Скорее так, увлечение…

— О чём задумался, Гамильдэ?

— А? — Юноша оторвал взгляд от неба. — Стихи сочиняю.

— Вот это дело! — язвительно расхохотался нойон. — А я-то полагал, ты думаешь о том, как нам отсюда выбраться.

— И об этом подумаю, — невозмутимо отозвался парень. — Вот только досочиняю. Всего-то две строчки осталось… Баурджин-гуай, не подскажешь рифму к словам «сталь кос»?

— Навоз! — нойон не выдержал и даже хотел было прикрикнуть на юношу, чтобы занимался делом. Но сдержался. Не накричал. Просто глубоко вдохнул… выдохнул… вдохнул — выдохнул… И так несколько раз…

А потом сказал:

— К «стали кос» очень подходит «курносый нос», Гамильдэ.

— Курносый нос? — Юноша улыбнулся. — Вообще — хорошо… но не очень хорошо…

— Ну, тогда — «милый нос».

— А вот это гораздо лучше! Спасибо, нойон. Хочешь, прочту стихи?

— Конечно, прочти — мы с Сухэ их охотно послушаем, верно, Сухэ?

Алтансух непонимающе мотнул головой.

Гамильдэ-Ичен подбоченился и, откашлявшись, громко, с выражением, произнёс:

— Сказание о несчастной любви!

Тут же и пояснил:

— Это название такое.

Пряча улыбку, Баурджин погрозил юному приятелю пальцем:

— Неправильно ты, Гамильдэ, балладу свою назвал, безрадостно. Даже можно сказать — политически безграмотно! «Сказание о счастливой любви» — вот как надо!

— Ну, вообще, да, — подумав, согласился поэт. — Так гораздо лучше.

Баурджин вольготно развалился под деревом и приготовился слушать:

— Ну, ладно, ладно, потом исправишь. Давай, читай своего «Гаврилу»!

— Кого?

— Ну, сказание…

— Ага… Слушайте…

Долог халат, а мысли узки!
И солнце уже не светит,
И нет причин для радости,
Когда любимой свет глаз не греет,
Когда погасла сталь её кос,
Когда поник милый нос…

Юноша картинно застыл в позе убитого горем героя, и налетевший ветерок трепал его волосы, словно конскую гриву…

— Ну и встал! — прищёлкнул языком нойон. — Прям Фернандель… Не, не Фернандель — Жан Маре!

Гамильдэ-Ичен тряхнул головой:

— Сейчас продолжу…

— Давай, давай…

Поэт вытянул вперёд правую руку, ну точь-в-точь пионер, читающий приветствие очередному партсъезду:

— Жёлто-синий ирис расцвёл в сопках — я верю, мы с тобой встретимся, и так же расцветёт моё сердце!

Юноша вздохнул и, опустив руку, шмыгнул носом:

— Ну, пока все…

— Здорово, — от всей души похвалил нойон. — Только вот эта аллегория с жёлто-синим ирисом как-то не очень впечатляет — лучше б какой-нибудь другой цветок взять, желательно — красный, как сердце. Например — мак. А ещё лучше — гвоздику.

Красная гвоздика, спутница тревог, красная гвоздика — наш цветок! — ностальгически напел Баурджин-Дубов и, подводя итоги, добавил: — Ну, стихи послушали, песни попели. Теперь можно и подумать, покумекать, так сказать, о делах наших скорбных. Юноши, не расслабляйтесь, ставлю задачу — как можно быстрей выйти к кочевьям Джамухи. Поясняю, не к самым ближним, но и не к дальним. К средним по дальности. И выйти так, чтобы никто не заподозрил в нас ни разбойников, ни — упаси, Христородица — лазутчиков Темучина. Задача ясна?

— Ясна, господин нойон!

— Тогда думаете, время пошло.

Он и сам думал, а как же, чужие головы — хорошо, а своя — лучше. Тем более сейчас, после небольшой разрядки, мысли текли легко и привольно. В кочевье Джамухи их — Баурджина, Гамильдэ-Ичена, Алтансуха — никто не знает, значит, в принципе, можно назваться кем угодно. Стоп! Нет, не кем угодно. Барсэлук… Или как там его — Игдорж Птица? Нет — Игдорж Собака, вот как. Шпион Джамухи. Скорее всего, он уже доложил своему повелителю о подозрительных торговцах… торговцах — именно торговцах. Значит, сказаться кем-нибудь другим — себе дороже выйдет, оправдывайся потом. Да, вот ещё — что там наболтал Барсэлуку Сухэ?

— Эй, Алтансух…