Орда (Тетралогия)

Из-за острова на стрежень,
На простор речной волны
Выплывают расписные
Стеньки Разина челны…

— Я все хочу спросить тебя, нойон, — дождавшись окончания песни, обернулся Гамильдэ-Ичен. — На каком языке ты иногда поешь? Это не уйгурский, и не язык земли цзинь. Не похоже и на речь хорезмских торговцев. А?

— Эти песни когда-то пела мне мать, — широко улыбнулся нойон. — А уж из какого она была племени — я и не ведаю.

Юноша кивнул:

— Поняа-атно… Ой!

Он едва не вылетел — с такой силой въехал в песчаную отмель от души разогнанный Баурджином челнок.

Оба живо выпрыгнули в воду — по колено, а местами даже и по щиколотку.

— Кажется, здесь брод, — озабоченно произнёс Гамильдэ-Ичен… и тут же крикнул: — Ложись!

В воздухе свирепо пропела стрела. Поднимая брызги, беглецы попадали в воду. Вот ещё одна чиркнула по воде. Баурджин присмотрелся — стреляли с левого берега. Перехватил рукою покачивавшееся на волне древко. Наконечник каменный, значит — охотники. Людоеды! Догнали всё-таки, сволочуги!

— Значит так, Гамильдэ, — быстро произнёс нойон. — Разгоняем лодку — и уходим вниз по течению во-он к той круче. Вряд ли они до неё быстро доберутся.

Поднатужившись, приятели с трудом столкнули челнок и, прыгнув в него, залегли на дно, опасаясь стрел. Ленивое течение подхватило лодку и медленно понесло прочь.

Бум!!!

Баурджин только попытался приподняться, как сразу три стрелы впились в корму. Однако чем дальше вниз по течению уплывала лодка, тем меньше свистели стрелы, так что наконец можно стало и выглянуть, осмотреться, поработать веслом.

Показавшиеся на берегу реки каннибалы, потрясая луками, побежали к броду, поднимая ногами разноцветные, сверкающие на солнце брызги. Что они там кричали, было не разобрать, вероятно, выкрикивали ругательства и угрозы. Впрочем, их языка беглецы всё равно не понимали.

Разогнав лодку, князь затабанил веслом, по пологой дуге прибивая судёнышко к скалам. Жаль, конечно, что спокойному плаванью пришёл конец, хотя — следовало ожидать. Вряд ли людоеды оставили бы в покое свои несостоявшиеся жертвы.

Подтянув челнок на берег — авось пригодится, — приятели, обдирая в кровь руки, полезли на крутой берег. Надежда оставалась одна — побыстрее убраться на земли, контролируемые союзом Джамухи, уж туда людоеды вряд ли сунутся. А земли Джамухи — Гурхана, как его называли со времени курултая, — начинались во-он за той сопкой… Или — за этой. Нет, лучше уж считать, что — за той.

Вскарабкавшись наконец на берег, беглецы припустили изо всех сил, насколько позволяли лёгкие и молодые ноги. Вообще-то, кочевники бегали плохо — больше ездили на лошадях, да и спешить в их среде считалось неприличным. К тому же бежать в гуталах — сапогах с закруглённой от носа к пятке подошвой — было довольно непростым делом. Пару раз упав, друзья, не сговариваясь, скинули обувку к чёрту и продолжили свой дальнейший путь босиком. По скалам и расщелинам, конечно, передвигаться без обуви было не очень приятно, но вот когда беглецы спустились в долину… Бежать по мягкой траве — милое дело, совсем не то что сбивать в кровь ноги о камни.

Быстрее! Быстрее! Стучало сердце. Баурджин на ходу оглянулся — позади никого. Видать, вражины ещё не взобрались на прибрежные скалы. Это хорошо, хорошо…

Узким языком вгрызающаяся в сопки долина сейчас, осенью, уже не представляла того незабываемого по своей красоте зрелища, как весной или в начале лета. Цветы отцвели, трава выгорела и пожухла от солнца и уже ничем не напоминала волнующееся изумрудно-голубоватое море. Впрочем, деревья на склонах сопок — осины, берёзы, тополя — всё ещё стояли зелёные, лишь изредка перебиваемые жёлтыми вкраплениями жимолости и багульника. Пахло сухим сеном и — правда, это так только казалось — парным молоком. Да-да, парным молоком — в кочевье Баурджина его было вдоволь, а мясо в его гэре не переводилось даже летом! И все — благодаря Джэгэль-Эхэ, умело руководившей толпой слуг и сородичей. Ну и, конечно, благодаря Темучину, когда-то пожаловавшему Баурджину земли и скот. Темучин, стало быть — сеньор, а Баурджин — вассал. Кочевой феодализм называется.

У склона сопки беглецы остановились передохнуть. Вдали, в самом начале долины, уже показались тёмные фигурки врагов.

— Эх, нам сейчас бы лошадок, — тяжело вздохнул Гамильдэ-Ичен. — Тогда уж эти пешеходы нас ни за что бы не догнали.

Баурджин только сплюнул — лошадок ему… Вообще, развитие ситуации нойону не очень нравилось — враги отрезали их от реки и загоняли в сопки, в лес. А уж в лесу у охотников перед степняками все преимущества.

Гамильдэ-Ичен внезапно посмотрел под ноги, нагнулся… и, радостно улыбаясь, поднял из травы засохшую коровью лепёшку:

— Навоз! Навоз, Баурджин-нойон. Так и знал, что здесь — чьё-то пастбище!

— Навоз?! — Баурджин с видом знатока понюхал лепёшку. — Добрый скот здесь пасся… Сытый. И — не так давно. Да, эта долина — явно чьё-то пастбище, а все здешние скотоводы поддерживают Джамуху. Остальные просто ушли, откочевали.

Гамильдэ-Ичен повеселел: