Орден ветров (СИ)

Когда на плечо Ноэ опустилась чья-то рука, он вздрогнул, резко развернулся и даже нанёс бы удар, если бы вовремя не понял, кто перед ним. Лени выглядел удивлённым и немного встревоженным, но не более. Он всё ещё видел в Ноэ своё отражение, а не порождение тьмы. Вот только сам Ноэ видел нечто иное.

Сначала он лишь удивился тому, что не почувствовал приближения Лени, как это случалось обычно, а потом понял и более страшную вещь. Ноэ вдруг полностью осознал, что они с Лени разные. Лени — добрый, светлый и правильный, а сам Ноэ не отражение, а искажение, злое, тёмное и ущербное.

И в тот момент, что-то связывающее их долгие годы, не разрушилось, но треснуло.

***

Лени понял, что у всего есть предел, когда ему было шестнадцать лет. Он понял, что есть предел у отцовской невозмутимости, у умения Ноэ скрывать свои чувства, у его собственного умения делать вид, что всё хорошо, этот предел существовал тоже, но Лени было страшно выйти за него и увидеть мир таким, какой он есть. Он боялся увидеть мир, в котором отец по непонятным причинам почти не появляется дома, в котором брата явно что-то гложет, да не просто гложет, а пожирает изнутри. Мир, в котором жизнь его матери угасает, словно пламя свечи, захлёбывающееся воском, потому что это её предел.

Глаза его матери, такие тёплые и лучистые раньше, теперь сделались холодны и пусты, словно внутрь неё пробралась ледяная метель и выморозила её сердце. Лени помнил, как тёплые руки мамы гладили его по голове, когда он болел. Помнил, как её голос рассказывал им с Ноэ сказки на ночь, те самые сказки, в которых добро всегда побеждало зло, а герои жили долго и счастливо. Помнил, как порой она сама брала в руки меч и тренировалась с ними. Меч в её руках становился совсем другим — не то, что в руках отца или Ноэ, меч будто вдруг делался легче кухонного ножа. И мама становилась не совсем собой, а кем-то чуть более свободным, опасным и лёгким, но всё таким же совершенно прекрасным и почти волшебным.

Сейчас же мама была не более чем тенью себя прежней, задумчивой и молчаливой, не различавшей имён и лиц, ушедшей в себя и заблудившейся где-то в переплетении дорог собственного сознания. Лени бы очень хотел найти её и вернуть, но и сам чувствовал себя не менее потерянным. А ещё он хотел бы вернуть Ноэ, который тоже начал стремительно отдаляться. Ну и, конечно, Лени бы хотел вернуть отца, который однажды просто ушёл.

Отец уходил уже множество раз, так надолго, что Лени начинал терять надежду, но обычно, в тот момент, когда надежда почти угасала, он возвращался. В этот раз что-то будто шепнуло Лени в уши, что отец не вернётся.

Стояла самая холодная зима из всех, что Лени довелось пережить. Холод обжигал сильнее пламени, но то, что вымораживало душу изнутри, было вовсе не зимним холодом, даже не страхом, а отчаяньем. Лани знал, что ничего не сможет изменить, что отец уйдёт и больше уже не вернётся, но всё равно выбежал за ним прямо в объятья зиме.

Он бы побежал за отцом, догнал его и остановил, но метель не унималась уже несколько часов, и сугробы намело почти по колено, а ветер сшибал с ног, залепляя глаза снегом. Зная, что не сможет догнать отца, Лени кричал, что было силы, не понимая толком, зачем всё это делает.

Лени и сам не помнил, сколько он так кричал, как далеко смог пройти, он помнил, что отец так и не обернулся. Ещё он помнил, что в какой-то момент руки Ноэ схватили его за плечи и потащили назад к дому, но Лени так и продолжил вырываться, кричать, что нужно вернуть отца, ведь без него мама точно умрёт. И тогда руки Ноэ разжались.

Потеряв равновесие, Лени свалился в снег, а когда поднялся, встретился взглядом с глазами Ноэ. Это уже не были глаза его брата, спокойные тёмно-синие, словно зимнее небо, это были два ярко-красных тлеющих уголька. А по щекам катились слёзы, падая в снег маленькими льдинками.

Тогда Лени понял, что мамы больше нет.

***

Ноэ навсегда запомнил тот момент, когда она исчезла.

Он, как обычно, зашёл в мамину комнату, даже не надеясь, что она его узнает, да и вообще как-то отреагирует на его приход. Она не поднялась с кровати, но повернула голову в его сторону и посмотрела взглядом человека, только что очнувшегося от очень долгого сна.

— Мама, — Ноэ упал на колени рядом с её кроватью, стиснув её холодные пальцы в своей руке. — Ты меня узнаёшь?..

— Конечно, милый, я тебя узнаю, — она улыбнулась, совсем слабо, кончиками губ, но улыбнулась. — Слушай меня внимательно, мой хороший, я очень тебя люблю.

Она мягко высвободила свою руку из руки Ноэ и погладила его по голове, почти как в детстве, спустившись ладонью на щёку, будто стирая несуществующие слёзы.

— Передай отцу и Лени, что их я тоже очень люблю.

— Подожди, — Ноэ сам испугался того, как дрогнул его голос, — сейчас я позову их и ты сама им всё скажешь, они будут рады. Лени так вообще…

— Я не успею, милый, — улыбка на её лице стала совсем печальной, а глаза потускнели. — Так что береги себя и брата и не злись на отца.