Орел-Девка

 -- А я такъ полагаю: будь я на твоемъ мѣстѣ -- сейчасъ-бы отдалъ руку Викентію Гелльнеру, не унимался Викентій, желая колоть ее:-- право, пошелъ-бы за него! А то что: ради любви къ Гагенбахеру остаться въ дѣвкахъ?...

 Валли проглядѣла на Гелльнера, и чувство отвращенія къ нему снова шевельнулось въ ея груди.

 -- И какъ это тебѣ не надоѣстъ повторять одно и то же?... Самъ знаешь, что ничего изъ этого не выйдетъ!...

 -- Ну, слушай, Валли, въ послѣдній разъ спрашиваю тебя: примиришься-ли ты съ мыслью назвать меня своимъ мужемъ?

 -- О, никогда, никогда! Ужъ лучше умереть! отвѣтила Валли.

 Желтоватое лицо Викентія покрылось бѣлыми пятнами, которыя были замѣтны на выдающихся его скулахъ. Поглядывая искоса на дѣвушку, онъ смахивалъ на коршуна, устремившаго свой желтый глазъ на беззащитную жертву.

 -- Прискорбно мнѣ, Валли, но я обязанъ теперь сказать тебѣ нѣчто такое, о чемъ, право, охотнѣе умолчалъ-бы, но... ты сама принуждаешь меня къ этому Годъ я выждалъ, давалъ тебѣ время одуматься, нынче ужъ -- шабашъ: объявить надо!.. И онъ вытащилъ изъ кармана исписанный листъ бумаги.

 -- Вотъ, осталось всего нѣсколько дней до годовщины смерти отца твоего. Ежели ты не пойдешь за меня, то со дня годовщины теряешь право владѣть наслѣдствомъ Штроммингера.

 Валли удивленно поглядѣла на Викентія, который успѣлъ уже развернуть листъ.

 -- Это -- духовная твоего отца, въ которой объявляется его воля: ежели ты, по прошествіи года со дня смерти отца, не сдѣлаешься моею женой, то весь домъ, со всѣмъ добромъ, всѣ пристройки и другіе предметы -- будутъ принадлежать мнѣ!... Тогда полно тебѣ гордиться: по завѣщанію ты получишь только законную часть. Объ этомъ никто еще не знаетъ... Пораздумай-ка хорошенько, право; еще разъ сообрази все это. Лучше идти тебѣ на уступку, такъ я думаю, чѣмъ принудить меня затѣвать дѣло въ судѣ и просить, чтобы духовная была въ точности выполнена.

 Валли вдругъ остановилась и, окинувъ его съ головы до ногъ ледянымъ взглядомъ, взглядомъ полнымъ презрѣнія, проговорила наконецъ совершенно спокойнымъ тономъ:

 -- Жалкій ты человѣкъ! неужто ты думаешь изловить Орелъ-Дѣвку такимъ манеромъ, поймать ее въ этакую ловушку?.. Да, въ вашемъ это духѣ... Похожъ ты на моего отца! Только онъ не зналъ меня, да и ты меня не знаешь! Ну, на что мнѣ деньги и имущество все? Вѣдь ни за какія деньги не купить мнѣ того, чего я хочу,-- такъ зачѣмъ стану я дорожить ими?.. Ну-да что объ этомъ говорить!.. Въ понедѣльникъ я соберусь въ дорогу, возьму кой-какія вещи -- и уйду, такъ какъ въ гостяхъ у тебя быть не намѣрена -- ни на одинъ часъ. Правда, тяжело мнѣ покидать домъ, въ которомъ я родилась; но, поживъ хозяйкой, развѣ испытала я больше счастья, чѣмъ тогда, когда исполняла обязанности пастуха?.. Тутъ, какъ и тамъ, я была всѣмъ чужой... Ну, значить, и теперь самое лучшее уходить отсюда какъ можно подальше!...

 Спокойно повернувшись, она пошла къ дому. Викентій, въ порывѣ дикаго отчаянія, внезапно охватившаго его, бросился за ней, упалъ къ ея ногамъ и уцѣпился за нихъ.

 -- Ахъ! да развѣ я имѣлъ это въ мысляхъ?! Не надо, не надо тебѣ уходить! Ради Бога, оставь ты это! восклицалъ онъ прерывающимся голосомъ.-- Мнѣ-то твой домъ на что?... Вѣдь я хотѣлъ только... О, Господи! Человѣкъ въ отчаяніи не разбираетъ средствъ... радъ за все ухватиться!...

 Обхвативъ крѣпко одной рукой колѣни Валли, Викентій держалъ въ другой духовную, и вдругъ бумага эта очутилась около его рта -- и онъ разорвалъ ее зубами.

 -- Вотъ, лоскутки... остались! гляди-же! Не хочу я твоего дома, если въ немъ тебя не будетъ!.. Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! Не уходи -- только не уходи!

 Лоскутки духовнаго завѣщанія унеслись куда-то, подхваченные вѣтромъ.

 Валли удивленными глазами смотрѣла на Викентія.

 -- Право, мнѣ жалко тебя, Викентій, заговорила она, -- но я не въ силахъ тутъ ни тебѣ, ни себѣ помочь... Владѣй домомъ, владѣй всѣмъ, что слѣдуетъ тебѣ по завѣщанію. Дѣло это рѣшенное, пусть такъ все и будетъ; хотя ты и уничтожилъ бумагу -- ничего: я отъ своего слова не отступлюсь, потому что подарковъ отъ тебя не хочу... Мнѣ и такъ тутъ больно ужъ тяжело, все ровно -- уйти надо. И зачѣмъ останусь я здѣсь? Чего ждать? Люди здѣшніе не по мнѣ, да и я не по нимъ... Возьму я Ганзля -- и опять туда, въ горы -- тамъ мое гнѣздо. Если мнѣ можно попросить тебя сдѣлать какое нибудь одолженіе мнѣ, то вотъ моя просьба: пока я буду еще здѣсь -- не говори ты никому, что домъ уже не принадлежитъ Вальбургѣ Штроммингеръ... Вѣдь ты знаешь -- ну, не могу я вынести, когда вижу, что надо мною смѣются! Это бѣситъ меня -- бѣситъ!... Въ самомъ дѣлѣ, подумай, какъ-бы стали злорадствовать, насмѣхаться, еслибы сейчасъ узнали, что гордая Валли принуждена оставить свой домъ, уйдти, какъ выгнанная батрачка!.. О, да я не пережила-бы этого! Вотъ, я и прошу тебя: не помѣшай мнѣ удалиться по моей доброй волѣ, какъ настоящей хозяйкѣ!