Орел и полумесяц (СИ)

— Я еще не знала о том, как получают имена римские девочки и сказала, что его дочь, наверное, похожа на него, раз ее так назвали. «И на меня, и на Корнелию… на нас обоих», — как-то взгрустнув, ответил он. «Цезарь, а как ты думаешь, ребенок, похожий на нас обоих был бы очень красив?» — мечтательно проговорила я. Безмозглая идиотка! В тот момент моим самым большим желанием было родить от него ребенка. Больше всего мне хотелось иметь дочь. «Хочешь это проверить?» — улыбнулся Гай Юлий… Позже он просил меня остаться вместе с ним и обещал взять с собой в Рим. Я ответила, что не могу этого сделать, поскольку мое место рядом с Зеной, и наша дружба для меня важнее всего. Цезарь помрачнел и сказал, что в таком случае я сыграю роль приманки. «Что ты задумал?» — только и успела произнести я, прежде чем очутилась на кресте.

— Юлий умеет шутить… умел, — вздохнул квирит римского полководца.

— Да, это была именно шутка… злая шутка, — печально улыбнулась подруга королевы воинов, — спектакль, разыгранный Цезарем, чтобы выманить Зену, а заодно и Боадицею. Потом он собирался бросить против них целый легион. Юлий знал, что я дорога Зене и знал, какие эмоции у нее вызывает одно слово «крест». Мои конечности была закреплены веревками, а в руках того, кто совсем недавно говорил, что хочет быть со мной, появился молот. Я знала, что все это понарошку, просто цирк и ничего больше, но не могла отогнать от себя страх, настолько жутким было это действо. Я знала, что Юлий не виноват в том, что для него с детства некоторые жестокие сцены или вещи были прозой жизни, что не он придумал казнь через распятие, что он пришел в этот мир, уже найдя его таким и что психика у него искалечена с детства, из-за чего он с такой легкостью и калечит других. Но… в чьем же это извращенном уме могла родиться мысль о том, что людей можно приколачивать к крестам, на которых они могли бы мучиться неделями? Вот кого я ненавидела. Тем временем, приманка сработала, и Зена явилась мне на помощь. Впрочем, она, скорее всего, догадывалась о том, что это ловушка, но не могла иначе, а кроме того, была уверена в том, что они с Боадицеей одолеют Цезаря. Зена метнула кинжалы в удерживавшие меня веревки, а потом подхватила меня, после чего велела Крафстару увести меня в надежное место, поскольку сейчас здесь должно было стать жарко. Кельтский проповедник увел меня и, несмотря на свое разочарование в нем, я вновь дала ему увлечь себя кружевами слов о его вере и Едином Боге. Язык у него был хорошо подвешен все же…, а может, это я была так наивна. Он сказал, что даст мне войти в храм его бога и даже поприсутствовать на церемонии в нем. Мы вошли в храм вместе со встретившими нас друзьями Крафстара. Церемонию должна была проводить одна из них — темноволосая девушка по имени Меридиэн. Мы все встали в круг, и я стала повторять за присутствующими слова их молитв и песнопений божеству. Вначале мне очень нравилось происходящее, но потом слова молитвы начали меняться, и их значение стало пугать меня. Они говорили о хаосе, разрушении, Тьме и каком-то Дахоке.

Антоний нахмурился, но не стал прерывать рассказчицу.

— Я испуганно и вопросительно взглянула на Крафстара, но он лишь пробормотал, что знать ничего не знает, что они изменили все слова и что Дахок — не их бог. Тут Меридиэн прокричала, что их бог требует жертву, и сейчас она будет принесена. По ее знаку нас с Крафстаром схватили, и снова он, несмотря на то, что был довольно силен, сопротивлялся как-то вяло и не смог защитить нас. Я отметила, что дерусь, пожалуй, лучше, чем он. Его стали привязывать к жертвеннику, а я, удерживаемая несколькими сектантами, беспомощно смотрела на то, как человеку, который, все-таки, был моим другом, вот-вот перережут горло. Я не могла этого допустить. Ах, если бы я знала… Мне удалось вырваться, и я бросилась на помощь Крафстару. Я оттолкнула занесшую над ним нож Меридиэн, и между нами завязалась драка. Сейчас, вспоминая этот эпизод, я отмечаю для себя, что в последний момент сектантка поддалась мне и будто дала себя убить. Когда нож, который вырвала у нее я, вошел ей в живот по самую рукоятку, на губах у нее появилась улыбка неземного счастья. Умирая, она была счастлива… счастлива оттого, что сделала меня грешницей, убийцей… меня, до тех пор не убившую даже мухи. Она умерла, а мне предстояло с этим жить… Я с ужасом смотрела на распростертое у моих ног тело сектантки и на собственные окровавленные руки. Мне хотелось думать, что я сплю и что мне снится кошмар, но, увы, пробуждения не было. Теперь я тоже знала, как это, когда плачет и разрывается от боли душа… знала, что мне, убийце, больше никогда не обрести покоя.

Габриэль какое-то время молчала, плотно прикрыв веки, должно быть, вновь испытывая ту же боль. Антоний сам не заметил, как нежно овладел ее рукой. Она не стала ее убирать.

«Бедная девочка! — сказал себе друг Цезаря. — Для меня махать мечом и кого-то убить, что стакан вина выпить, а вот для нее…»