Оренбургский владыка

– Здравствуйте всем вам, – произнес сипло. Со вздохом качнул головой: – Сколько верст вместе пройдено, а?

– О-о, ваше высокопревосходительство, – протяжно начал Еремеев.

– Что-то ты ко мне по-старорежимному обращаешься, – Дутов по-простецки, будто классный дядька, покачал головой. – Превосходительства и высокоблагородия еще Керенским отменены.

– Зато звучит как здорово, Александр Ильич! – Еремеев указательным пальцем правой руки потыкал в небо. – Песня!

– Голодно, прапорщик? – неожиданно обратился атаман к Потапову.

Потапов вытянулся:

– Держимся!

– Продержитесь еще немного, – тон атамана сделался просящим, – пройдем степь, селений будет встречаться больше… В селах есть продукты, нас накормят.

– Держимся, господин атаман, – повторил Потапов, скребнул сапогами по снегу. – Не подведем.

– Верю, – тихо и благодарно проговорил Дутов, двинулся дальше.

Вместе с военными через степь уходили и гражданские, опасавшиеся прихода большевиков, упаковавшие все самое ценное в баулы и рванувшие вслед за Дутовым. В никуда. Те из них, кто был побогаче, купили себе верблюдов и в походе мерзли под ветром, покачиваясь на верху между горбами, те, кто победнее, шли пешком, с трудом разгребая снег и глухо стеная. Военным было в этом походе трудно, гражданским – еще труднее.

Верблюды лежали на снегу, окружая полукольцом их табор, поглядывая на людей отрешенно и высокомерно, как по команде начиная жевать жвачку – по команде и останавливаясь. В центре табора, на небольшом жестком ковре, свернутом в трубу, у пламени костра сидела тихая, скромная женщина с маленькой головой и волосами, забранными на затылке в пучок. Увидев подходящего к костру атамана, она подняла темный печальный взор, улыбнулась ему.

– Ольга Викторовна! – атаман опустился перед женщиной на одно колено, поцеловал ей руку. – Устали?

– Устала, – тихо отозвалась женщина, у нее было очень милое молодое лицо.

– Потерпите еще немного, – попросил Дутов, – скоро полегче станет.

Женщина потупила голову, произнесла со вздохом:

– Я потерплю, – и, словно бы почувствовав что-то, улыбнулась Дутову, – я вообще очень терпеливая, Александр Ильич. Крест свой буду нести до конца… Не дрогну.

Атаман вновь поцеловал ей руку.

– Спасибо, Ольга Викторовна! – Дутов приподнялся, пошарил глазами вокруг. – Кривоносов, не изображай из себя разведчика! Где ты?

Из-за верблюда, лежавшего на снегу, будто сытый кот с подогнутыми под брюхо ногами, поднялся смущенный казак, поправил на голове папаху:

– Здесь я!

– Чего ты там делаешь?

Кривоносов засмущался, запоздало отвел взгляд в сторону:

– Да я это…

– Чего – это?

– Чтоб, значит, не мешать вам…

– Ты нам совсем не мешаешь, – атаман рассмеялся, не выдержав. – Поставь-ка лучше на костер чайник. Мы с Ольгой Викторовной чаю попьем.

Поспешно прижав ладонь к виску, Кривоносов отбежал в сторону, напихал в чайник чистого снега. Ординарец Мишуков распахнул узел, который нес в левой руке – правая лежала на кобуре маузера, – раскинул его на снегу.

В узле оказалось еще довоенное печенье, на котором искрились мелкие рисинки спекшегося сахара, несколько крупных, сизого неаппетитного цвета мармеладин и глиняная банка с надписью «сибирское топленое масло» – популярный оренбургский продукт. Масло это продавалось во многих городах России, поставляли его и за границу… У Кривоносова, когда он увидел эту глиняную черепушку, даже в горле запершило: слишком памятны были эти горшочки по детским годам…

Атаман сжимал в пальцах руку Ольги Викторовны, прикладывался к ней губами и произносил ничего не значащие фразы. Впрочем, если бы он произнес их один раз, слова эти кое-что еще бы значили, но от бесконечных повторений они сделались тусклыми, стерлись, поэтому Ольга Викторовна, слыша их, ничего не отвечала, а лишь кивала головой…

– Потерпите еще немного, голубушка, скоро будет легче…

– Да, да, да…

Дутов откинулся назад, с жалостью оглядел женщину, едва касаясь пальцами, разгладил крохотные морщинки на ее лице, проступившие за время похода, жалость еще больше овладела им, внутри родился странный тихий скрип, словно бы в человеке этом что-то перевернулось, глаза заблестели, и Дутов вновь поспешно ткнулся губами в руку Ольги Викторовны.

Чай в степи, у костра, на привале восхитителен, в такие часы Дутову всегда вспоминался чай его детства, когда отец мотался с полком по бухарским и хивинским пескам, а семья – вместе с ним. Обедать и ужинать приходилось на просторе, в затенях песчаных барханов, на пропахшей конским по́том кошме – это отпугивало змей. Иногда казаки вообще брали с собой в поход веревки, связанные из конских пут, обкладывали ими места стоянок – лучшего способа отогнать от себя гюрзу или кобру нет.

Дутов втянул в себя воздух, ему показалось, что он чувствует, слышит, зримо осязает запах детства – того самого детства, которое он всегда помнит и которое всегда остается с ним. Кривоносов поспешно разлил по кружкам чай.