Оренбургский владыка

Темное плотное небо над степью неожиданно раздернулось – что-то там произошло, в разрыве образовалось острое светлое пятно – то ли солнце это было, то ли луна, то ли чье-то око, не понять. По кострам, по снегу, по сидящим людям пробежался проворный луч, Дутов проследил за ним и улыбнулся: светлый луч – знак добрый словно намек, что поход их окончится благополучно.

Поход этот назвали «Голодным». Миловидная женщина с маленькой головой и гладкими, забранными на затылке в строгий пучок волосами стала женой Дутова. О ней мало кто чего ведал кроме того, что она разделила с ним судьбу.

Пафнутьев, маленький, кривоногий, совсем исхудавший, производил впечатление заморыша – казалось, ветер вот-вот собьет его с ног и завалит снегом. Он кренился опасно, упирался лбом в пространство, но на ногах удерживался: кряхтя, делал шаг, другой, хватался за шлею какого-нибудь проходящего мимо верблюда, прижимался и дальше двигался вместе с ним. Еды Пафнутьву доставалось столько, сколько и другим, но ему все время казалось, что её мало, и желудок от безделья совсем ссохся. В Пафнутьеве осталось только одно ощущение – голода, и это ощущение допекало его больше всего.

Иногда длинная колонна дутовцев проходила мимо какого-нибудь заснеженного кыргызского села, верблюды радостно фыркали и норовили свернуть туда, сердились, когда у них на шеях повисали люди, возвращая на старую дорогу – новые тропы было запрещено прокладывать, с кыргызами – никаких контактов. Командиры следили за этим строго. Они боялись, что солдаты, добравшись до селений, займутся грабежами, а это мигом поднимет кыргызов против казаков, кровь зальет степь. Против обоих – и преследующих войско советских частей и против кыргызов Дутову не устоять. Командиры ставили реденькую, с винтовками наперевес, цепь, которая отсекала селение от голодной казачьей колонны, и колонна следовала дальше.

В тот декабрьский, короткий, как прыжок вороны на снегу, день потеплело, откуда-то из глубин степи прибежал влажный ветер, обласкал людей – слишком мягким он показался измученным казакам, на их худых небритых лицах появились невольные улыбки. Ветры в здешней степи бывают совсем другие – жестокие, напористые, в несколько минут они могут превратить человека в груду мерзлых костей, в известняк – камень, который подрядчики привозят в кыргызские села для строительных нужд. Если гранит рассыпается на морозе в пыль, превращаясь в груду песка, то известняк кряхтит, ежится, стонет, будто живой, но пятидесятиградусную студь переносит без особых хлопот и среди кыргызов ценится очень высоко.

Пафнутьев с самого утра ощущал в желудке некое сосущее жжение, пламя это надо было обязательно погасить, иначе, казалось, мучительный огонь уже никогда не потухнет. Когда справа, в сумраке, стали проплывать очертания дувалов – колонна проходила очередное селение, – Пафнутьев, видя, что заслона нет, отцепился от верблюжьей шлеи и поспешно откатился в сторону.

– Ты куда, казак? – прокричал с верхотуры верблюжьих горбов старик купец, устроившийся меж них с баулом в руках.

– До ветра. По малому делу.

– Смотри, не пропади, – предупредил его купец. – Догоняй скорее.

Дутовцы в эту пору шли через селения, которые не поддерживали атамана, продукты там продавали под большим нажимом, из-под винтовки. Когда кыргызов спрашивали, почему они поддерживают красных, те морщились, будто у них болели зубы, и отвечали:

– Старая власть надоела!

Еда в селениях была, но Дутов старался брать там продукты лишь в крайних случаях – с одной стороны боялся, что подсунут что-нибудь отравленное, с другой – казаки рисковали во время торгов сцепиться с кыргызами, а это обязательно привело бы к большой беде. Поэтому атаман предпочитал время от времени пускать под нож коня или верблюда, ходить между кострами и уговаривать:

– Потерпите немного… Скоро все кончится.

Пафнутьев слушал атамана и злился: «Скоро-то скоро, да только не очень-то… Тебе, борову жирному, на лошади ехать, да из рук вестового коржиками кормиться, а нам каково?»…

По едва приметной тропке, проложенной между сугробами, Пафнутьев пробрался к дувалу, заглянул в него.

Во дворе, в углу, лежали два верблюда, смачно пережевывая жвачку, к ним жалось штук пятнадцать овец. Ни верблюды, ни овцы для Пафнутьева интереса не представляли, он подпрыгнул, вполз на стенку дувала животом и оглядел двор внимательнее – вдруг хозяйка вынесла кастрюлю с варевом остужаться или, например, собачью миску с едой – еду у собаки он отобьет. Но ничего этого, да и собаки во дворе не было.

Пафнутьев хотел уже соскользнуть с дувала и перебежать к другому двору, как неожиданно увидел у входа в кибитку небольшой ларь, сверху накрытый обрывком ковра. Он облизнулся – ящик-то продуктовый – и глянул вслед растворяющейся в вечернем сумраке колонне – как она там? Колонна плелась еле-еле. Казак успокоенно вздохнул – время у него еще есть, успеет сожрать то, что в ящике, да набить карманы на дальнейшую дорогу.