Оренбургский владыка

Однако напрасно он полагал, что армейскими делами ему больше не придется заниматься – будет он отныне творить лишь политику, да представительствовать в президиумах. К осени девятнадцатого года положение белых стало окончательно безнадежным, они оказались загнаны в угол. Южную армию вновь переименовали в Оренбургскую, и во главе ее опять встал Дутов. Начальником штаба был назначен генерал Зайцев[59]. Атаману очень хотелось, чтобы на эту должность вернулся Вагин, к которому он успел привыкнуть, либо кто-нибудь из генералов более близких, но стало не до жиру, и атаман согласно наклонил голову: пусть будет Зайцев.

Оренбургская армия начала отступать – драпала так, что красные части за ней не поспевали – в степи лишь могильные холмики вырастали. Дутов грешным делом даже всплакнул – станичников было жаль. Продуктов, лекарств и патронов не хватало, по степи гулял голод, свирепствовал тиф. Дутов понял – если он встанет на пути бегущих, его просто-напросто изрубят шашками. Атаман потемнел и похудел от забот, от понимания бесперспективности боевых действий, от того, что давно не ел нормальной горячей еды.

К середине октября тиф выкосил половину Оренбургской армии. Была надежда, что зима и болезни остановят красных, тогда, оторвавшись от них, можно отдышаться, прийти в себя, но надежда эта оказалась тщетной – красные не останавливались ни на миг. Шестнадцатого октября они заняли Петропавловск, оседлали железную дорогу и погнали по ней Дутова на восток.

Несся атаман по «колесухе» со скоростью курьерского поезда, да оглядывался, боясь, что части Пятой советской армии ворвутся к нему в тамбур вагона. Плохо было атаману. Рассчитывал он остановиться на Ишиме, но красные поднажали, и Дутов перелетел через реку, не сбавляя скорости и теряя людей.

Удалось задержаться на линии Атбасар – Кокчетав и приготовиться к обороне. Но шестого ноября поступило пренеприятнейшее известие – пал Омск, столица Верховного правителя. Пришлось снова собирать вещички и катиться дальше. И – изобретать новые методы борьбы.

Дутов начал подумывать о партизанской войне. И опять смешали все карты красные – они с севера устремились на Акмолинск и овладели им. В тылу у Дутова сложилась угрожающая обстановка – слишком много там скопилось неприятеля, – и части атамана продолжили отступление.

Над мерзлой степью нависло плоское выстуженное небо. Полог его целиком, от края до края, был будто выкован из серого металла, на котором ничто не задерживалось – ни звезды, ни луна, ни солнце. Даже облака, и те соскальзывали с плотного чугунного полога, их место быстро занимали другие.

Платонов, небритый, с обожженным морозом лицом, выманил из норы сонного недоумевающего сурка, и в то же мгновение из винтовки его сшиб калмык. В крохотной низинке друзья развели костер, в закопченный котелок напихали снега и сварили сурка.

На запах еды сбежались голодные тощие солдаты – они были готовы смести горстку счастливцев, но над котелком поднялся Платонов и демонстративно подкинул в руке карабин:

– Ребята, не шуткуйте!

Солдаты, рыча, отступили от костра. Калмык зачерпнул ложкой немного варева, подул на него, причмокивая вкусно, попробовал:

– Соли мало.

Соль так же, как и хлеб, шла на весь золота. Платонов вздохнул, перебросил карабин из одной руки в другую, достал из кармана шинели мешочек:

– Расходуй с умом.

С похлебкой расправились в несколько минут. Последним на дно чугунка запустил ложку Еремей, ничего не выскреб и, облизав ложку, сунул ее в заплечный мешок. Крякнул с невольной досадой:

– Мало!

– Зверья в степи совсем нет. Я тут бывал раньше, охотился, – сказал калмык. – Здесь и лисы были, и волки, и коз много.

Еда из-под каждого стебля смотрела. А сейчас…

– Ушла еда на юг, – Еремей вздохнул, – война отогнала.

Потапов согласно кивнул.

– Было бы в армии больше коней и верблюдов – зарезали бы, – сказал он, спрятав ложку в карман.

Прапорщик вытянул вдруг голову, поспешно вскочил с места, гулко пристукнул каблуком одного сапога о другой и рявкнул сипло:

– Встать!

Вдоль костров шел в высокой казачьей папахе Дутов, за дни и месяцы отступления он стал еще меньше, совсем сдал в весе и росте, с серого лица устало смотрели черные глаза. Сапоги у атамана, несмотря на походные условия, были начищены до блеска. Он медленно двигался вдоль костров, прикладывая руку к папахе, останавливался, что-то говорил греющимся солдатам, шел дальше.

За атаманом вплотную, не отставая ни на шаг, перемещался ординарец – дюжий есаул, с торсом, плотно перехваченным кожаными ремнями. Есаул предусмотрительно расстегнул кобуру маузера, готовый в любую секунду прикрыть атамана. Поскольку Дутов занимал сейчас главную казачью должность в России и ему подчинялись все казачьи части от Терека и Екатеринодара до Хабаровска и Никольск-Уссурийска, то и в ординарцах у него теперь ходил не безродный Еремей Еремеев, а казак в хорошем офицерском чине – есаул Мишуков.

Подойдя к костру прапорщика Потапова, атаман увидел старых знакомых, улыбнулся слабо, через силу.