Оренбургский владыка

Калмык по траве перекатился к пулеметчику. Гордеенко обосновался на позиции по-хозяйски, с чувством, с толком – для колес «максима» вырыл два углубления, рядом положил ленты с патронами. Напарником у него был молодой, густо заросший волосами хлопец в мятой солдатской шапке. Калмык критически глянул на него – хлопец не внушал особого уважения, – спросил тихо:

– В бою не сробеешь?

Вместо хлопца ответил Гордеенко, – хлопец на вопрос даже головы не повернул:

– Он уже бывал в боях – проверенный.

– Подстраховать не надо?

– Нет, – коротко, убежденно в своем напарнике ответил Гордеенко.

– Смотри, Иван, тебе виднее. Но пулемет чтоб работал, как часы. Без остановок.

– Не боись, Африкан, наш «максим» тебя не подведет.

Красный отряд уже углубился от дороги в степь, к высотам, метров на триста. Строй потерял свою четкость, ровные ряды изогнулись, поползли в разные стороны – красноармейцы шли, не чувствуя опасности, будто на прогулке, громко вскрикивая, смеясь. Бембеев пошарил глазами по пространству за высотами – не видно ли всадников Мамаева? Степь была пустынна – ни одного человека в ней.

На станции продолжал попыхивать густым серым дымом бронепоезд – три блиндированных вагона, похожих на угрюмые железные коробки, и открытая платформа, на которой покоилось длинноствольное орудие. Если это орудие накроет Кувандыкские высоты – срежет их до основания. Однако у орудия этого, слава богу, не имелось поворотного круга, и вообще угол действия был мал, поэтому атаковать высоты бронепоезд сможет, лишь уйдя со станции.

Калмык хоть и не был крещеным, осенил станцию знамением:

– Пусть в паровозе кончится пар и бронепоезд останется тут навсегда!

Детская, наивная молитва, но Бембеев знал, что делал, молясь своему идолу, он верил, что тот по этой части может оказаться сильнее русского бога.

Отряд красноармейцев тем временем грянул песню. Старую, солдатскую, царских еще времен; пели красноармейцы слаженно, заслушаться можно.

– Надо же! – восхищенно пробормотал Гордеенко, крутнул головой вначале в одну сторону, потом в другую. – Поют и смерти своей не чуют.

– Пусть поют, – оборвал его калмык.

Песня красноармейская сделалась громче – колонна приближалась к высотам.

– Замрите, мужики, – тихо проговорил калмык, – чтобы не видно вас было и не слышно. Чем ближе мы подпустим красных – тем лучше.

Колонна стала подниматься в седловину по пологой, едва видной в траве спаренной колее, которая шла ровно посередине и уходила в обгиб одной из высот. Впереди двигался командир в кожаной фуражке, с вырезанной из консервной жести звездочкой. Маузер громко хлопал по тощему жилистому боку командира, тот в руке держал ветку и на ходу сшибал ею макушки репьев.

Пулеметная очередь прозвучала оглушающе, будто гром, способный расколоть небо, – неожиданно резко сбила с ног трех голосистых, ладно тянувших строевую песню мужиков. Странное дело – очередь эта прошла мимо командира, даже не зацепив его. Он только пригнулся удивленно, отшвырнул в сторону прут и ухватился пальцами за кобуру маузера. Пальцы соскользнули с нее, командир, обиженно вскрикнув, вцепился ногтями в крючок, дернул его один раз, потом другой, пытаясь открыть кобуру, но пальцы соскочили и с крючка – не везло красному командиру.

На соседней высотке загрохотал второй пулемет. Казаки, лежавшие в цепи, зашевелились. Послышалось клацанье передергиваемых затворов.

– Пли! – скомандовал калмык.

Залп смел еще несколько человек. Красный командир, словно очнувшись, по-козлиному ловко отпрыгнул в сторону, вновь схватился пальцами за лакированную кобуру маузера. На этот раз попытка увенчалась успехом – через несколько мгновений он выдернул оружие, выстрелил несколько раз подряд по макушке сопки. И – вот ведь как, – попал! Попал в лохматого напарника Гордеенко – тот вскрикнул надорванно и отпрянул от «максима».

Калмык спешно заработал локтями, подполз к пулемету.

– Не прерывай стрельбу, – запаренно прохрипел он, – я у тебя за второго номера побуду!

– Йэ-эхма! – азартно прокричал Гордеенко, распушил по воздуху белые усы, которые сделались такими же внушительными, как у генерала времен русско-турецкой войны, с лубочной картинки.

На станции заворочался, гулко застучал своими внутренностями бронепоезд, дал несколько резких свистков, окутался паром.

– Сейчас он нам покажет, – прокричал между двумя очередями Гордеенко.

Калмык отмахнулся от него:

– Слепой сказал – посмотрим!

Гордеенко дал длинную очередь по красноармейцам, пробующим сбиться в организованную группу.

– Так не годится, – прокричал Гордеенко, – раз пришли в гости, то должны схавать все, что для вас приготовлено.

Калмык отпустил ленту и откатился на несколько метров в сторону, под прикрытие густо поросшей травой кочки, глянул в степь. Увидел там мелкие пляшущие точки и расплылся в невольной улыбке – это скакали дутовцы. Бембеев вернулся к пулемету, ткнул напарника кулаком в бок:

– Продержаться надо совсем немного – наши идут!