Оренбургский владыка

– Краснюки долго будут помнить станцию Кувандык.

Потери оказались одинаковыми. Дутов даже лицом потемнел и перестал мстительно хвататься за саблю. Вместо этого схватился за сердце – не ожидал, что так много людей положит в этом бою.

Бронепоезд решили уничтожить – казаки не признавали «железо на колесах», но молчун Поляков вдруг выступил против такого решения и постарался отговорить атамана.

– Это «железо на колесах» нам еще здорово пригодится, – сказал он.

– Да? А потом паровозные рабочие перекроют нам где-нибудь рельсы, вновь захватят броневик и врежут так, что небо покажется величиной с овчинку, – Дутов недовольно поморщился, пожевал впустую ртом, но начальника штаба решил все-таки поддержать. – Ладно, – вздохнул он и приказал, глядя мимо Потапова: – Сколоти команду и посади ее на бронепоезд. Поговори с инженерами из депо, они своих людей знают лучше нас – вдруг посоветуют чего-нибудь толковое.

Седьмого июля 1918 года Дутов вступил в Оренбург. Тургайский поход закончился.

Кроме Петрограда, Севера и Дальнего Востока в России родилось еще несколько правительств. В том числе и в городах, никогда не стремившихся быть столичными – в Самаре и в Омске.

В Самаре на ровном месте проклюнулся и начал расти так называемый Комуч – комитет членов Учредительного собрания, имевший полный набор правительственных структур, начиная с управляющего делами и кончая министрами… Поскольку Дутов был депутатом Учредительного собрания, то через неделю после возвращения в Оренбург он отправился в Самару. Вернулся атаман с некой верительной грамотой – теперь он являлся главноуполномоченным Комуча по огромной территории – Оренбургского казачьего войска и соответственно Оренбургской губернии, а также Тургайской области, куда входила почти половина нынешнего Казахстана.

Нанеся визит в Самару, нельзя было не нанести такой же визит и в Омск – это являлось бы грубым просчетом, и атаман, далекий от дипломатии, поехал-таки в Омск, зная, что рискует. Деятели Комуча ревниво следили за перемещениями таких важных лиц, как Дутов, и при случае могли неугодного предать анафеме – чтобы, как говорится, не портил общую картину. Дутов перехитрил их: двенадцатого июля Комуч произвел его в генерал-майоры (не мог же человек в чине полковника управлять огромной территорией), а уже на следующий день Дутов сказал о Комуче следующее:

– Организация эта – случайная, создана лишь силой обстоятельств, и значение ее пока временное и местное…

Спустя некоторое время он слово в слово повторил сказанное, – на этот раз уже в Омске, на заседании сибирского правительства, – и продолжил мысль:

– В политическом смысле Комуч однороден – в нем четырнадцать эсеров… – умолкнув на несколько мгновений, Дутов дальше повел себя, как актер из мелкого провинциального театра: повертев в пальцах толстый карандаш, добавил с ехидной улыбкой: – А также – один контрреволюционер…

Управляющий делами правительства не выдержал и спросил с интересом:

– Кто же это?

– Я! – довольный произведенным эффектом, ответил Дутов.

– И каковы же ваши политические пристрастия, господин контрреволюционер?

– Я люблю Россию, я люблю свой Оренбургский край, – Дутов глянул на один свой новенький генеральский погон, потом глянул на другой и добавил: – Вот и все мои политические пристрастия, господа. К автономии областей отношусь положительно. Партийной борьбы не признавал и не признаю. Если бы большевики, анархисты и прочие, которые находятся рядом с ними, нашли бы действительный путь спасения России, ее возрождения, я был бы с ними в одних рядах, но… Мне дорога Россия, – атаман повысил голос, темные глаза его посветлели, сделались жесткими, – и только Россия… Патриоты, к какой бы партии они ни принадлежали, меня поймут. И я их пойму… Даже если они будут ходить с красными бантами по улице и в кармане носить по два большевистских билета…

– Александр Ильич, скажите, как правительство Оренбургского казачьего войска относится к нам, сибирякам? – такой вопрос был задан Дутову.

– Если бы относилось плохо, я бы сюда не приехал… В лице атамана Дутова вы будете иметь надежного союзника.

Эти слова дошли до Самары, и там пожалели, что присвоили атаману генеральское звание – слишком уж неверным человеком он оказался.

– Я не люблю анархию, – сказал Дутов, – я – сторонник дисциплины, порядка, твердой власти… Не люблю людей, которые крутятся, как флюгер, желая угодить ветру: смотрят то туда, то сюда, то корове в задницу, то козе в рот, – атаману не были чужды острые простонародные сравнения, – от таких людей проку никогда не будет. На серьезную борьбу они неспособны, надеяться на них нельзя. К таким людям, я признаюсь сразу, войско наше готово применять крайние меры. Не знаю, слышали вы или нет, но недавно я приказал расстрелять двести казаков и одного офицера за отказ выступить против большевиков. Когда я ставил свою подпись под расстрельным списком, рука у меня не дрогнула.