Оренбургский владыка

Ночью Давыдова вызвали в Верный, в регистроотделение. Принимал его Щербетиньский – заместитель Пятницкого.

– Вы уверены в Чанышеве, товарищ Давыдов? – спросил Щербетиньский.

– Уверен.

– Как в самом себе?

– Совершенно точно, – не колеблясь ни секунды, ответил Давыдов.

Щербетиньский укоризненно покачал головой.

– Вы очень доверчивы, товарищ Давыдов. У нас есть сведения, что Чанышев намеренно затягивает операцию по ликвидации Дутова.

– Этого быть не может.

– Оказывается, может. И вообще возникает вопрос, не только у меня, – Щербетиньский поднял указательный палец, требуя, чтобы Давыдов не перебивал его, – почему Чанышев затягивает сроки исполнения нашего приговора, вынесенного Дутову?

Уж не преднамеренно ли?

– У меня этот вопрос не возникает, товарищ Щербетиньский. Касымхан Чанышев делу революции предан!

– Подожди, товарищ Давыдов, не стучи себя кулаком в грудь прежде времени, – Щербетиньский поморщился. – Вначале посомневайся, проверь… – в голосе Щербетиньского послышались раздраженные нотки. – Надо менять руководителя этой акции.

– Я против, – Давыдов потяжелел лицом, стукнул о колено кулаком: он знал, если будет принято решение об отстранении Чанышева от операции, то жизнь начальника Джаркентской милиции будет перечеркнута жирным крестом.

– Даже если тебе прикажет вышестоящий командир, ты все равно будешь против? – Щербетиньский удивленно поднял брови.

– Все равно буду против, – мотнул головой Давыдов, – иначе Чанышеву будет кердык!

– Кердык… Какое интересное словцо.

– Если мое мнение не будет учтено, я напишу в Москву, товарищу Дзержинскому, – пообещал Давыдов.

– Не прыгай поперед батьки через тын, – предупредил его Щербетиньский, – не советую. И не цепляйся так упрямо за Чанышева.

– Не могу не цепляться. Совесть потом замучает.

– Тоже мне… Совестливый, – Щербетиньский хмыкнул. – Раньше совестливым не был, не помню я этого за тобой. Смотри, не попади вместе с Чанышевым под крутую революционную расправу.

Давыдов молчал. Сидел с окаменевшим лицом, уставившись в одну точку.

На следующий день состоялось объединенное заседание в губернской чрезвычайке, в котором приняли участие представители всех органов, имеющих отношение к «карающему мечу революции», а также несколько членов реввоенсовета, наделенных правом голосовать за весь реввоенсовет. По сути, на этом заседании Чанышеву было выражено недоверие и намечен жесткий срок ликвидации атамана, который истекал седьмого февраля в полдень.

Чекисты арестовали близких Касымхану людей – всего девять человек – самому же Чанышеву было объявлено: если он к двенадцати часам дня седьмого февраля не отправит Дутова на тот свет, то будет расстрелян. Если же явится в Джаркент, запоздает или скроется где-нибудь в Китае – будут расстреляны все девять заложников. Карательная машина революции была запущена на полный ход. Более беспощадной машины в России еще не было…

Кривоносов будто почувствовал, что над головой его завис меч – есаул как и атаман Дутов в последнее время, перестал выходить из дома, сделался замкнутым, задумчивым.

– Что с вами происходит, Семен? – удивляясь, спрашивала у него Ольга Викторовна. – Уж не заболели ль?

– Нет, не заболел, – твердым голосом отвечал Кривоносов. – А насчет того, что происходит… не знаю, Ольга Викторовна.

– Что-то все-таки происходит.

Темным январским вечером к ним в дом зашел Абдулла, подул на озябшие руки – ни перчаток, ни рукавиц морозоустойчивый татарин не носил, жаловался, что быстро теряет их, – проткнул Кривоносова недобрым черным взглядом.

– Ты бы зашел как-нибудь к нам, – сказал он.

– Зачем? – угрюмо спросил Семен.

– Дело есть.

– Не могу. Я с нынешнего вечера заступаю на внутреннюю охрану квартиры Александра Ильича.

– Тебя вроде бы в списках часовых не было… – озадаченно сомкнул брови татарин.

– А ты чего, Абдулла, грамоте сумел обучиться? Списки часовых уже составляешь? Сам?

Скулы у татарина покраснели: он был неграмотным.

– Нет, отец Иона говорил, – пробормотал он. – Так ты все-таки загляни к нам.

Абдулла вновь стрельнул в Кривоносова недобрым взглядом – будто пару пуль всадил в казака. Кривонос все понял, сжал губы в иронической скобке.

– Не обещаю, Абдулла, – сказал он, – не обессудь.

Ни хитрый татарин Абдулла, ни умный проницательный отец Иона не сумели выманить Сеньку Кривоносова из атаманского дома, и в конце концов отец Иона махнул рукой:

– Ладно, пусть живет. Тем более, нас атаману он не заложил.