Пес-связной пришел к своим хозяевам лишь под утро, когда прорывающаяся немецкая часть уже перестала существовать, а утепленные пилотки пытавшихся убежать мадьярских пехотинцев висели на сучьях деревьев и пугали местных ворон своей мертвой неподвижностью. Проверили ошейник пса – пусто, залезли в кошелек – пусто, вновь проверили ошейник…
Гауптман Редлих, возглавлявший разведку в немецкой части, обеспечивавшей прорыв, потемнел лицом:
– Это что же, выходит, Вернера моего выхолостили? – задрожавшим голосом спросил он.
Гаупман подцепил пальцами стеклышко монокля, висящее на тонкой серебряной цепочке, сунул его в глаз, сверху придавил густой, растущей вкривь-вкось бровью, долго глядел на недоумевающего пса. Тот стоял рядом и, преданно глядя начальству в глаза, повиливал хвостом.
– Ах, Вернер, Вернер, – печально произнес гауптман, – придется тебя примерно наказать… Чтобы другим было неповадно.
Пес замахал хвостом сильнее – ему не нравилось настроение хозяина, очень уж неласковым, хмурым тот был – хмурость эту надо развеять.
– Ах, Вернер, – Редлих приподнял бровь, монокль выпал из глаза.
Гауптман нагнулся и больно ухватив пса за ухо, позвал ефрейтора Штольца.
– Штольц, – сказал он, – этого пса… – гауптман на несколько мгновений задержал дыхание, потом указательным пальцем решительно перечеркнул пространство перед лицом и выпалил визгливо, словно задохнулся. – расстрелять! Из-за этого пса погибла одна из лучших частей нашего фронта.
Штольц вздрогнул, испуганно глянул на начальника. Он схватил кабеля за ошейник, жалеючи потрепал его по голове и потащил за собой в кусты. Вернер пошел с ним охотно, засеменил лапами, стараясь попасть в такт его шагам. Он задирал голову, ища глазами взгляд Штольца, но тот упрямо отворачивал лицо в сторону.