Орест и сын

У мусорных баков крутилось какое-то животное: не то кошка, не то собака — в темноте не разобрать. «Или крыса…» — Орест Георгиевич обернулся к Павлу:

— Ты — домой?

Павел кивнул. Орест Георгиевич вспомнил оценщика, которому достались старухины книги. «Ну, положим, тот самый старик… Ленинград — город маленький, случаются и не такие совпадения. К чему эти переглядывания?»

Он хотел спросить, но Павел вдруг спохватился:

— Черт! Забыл кое-что. Придется возвращаться.

— Тебя подождать? — Орест смотрел на дворницкую будку, стоявшую за воротами: в темноте у нее не было никакого цвета.

— Да нет, не стоит… Сам-то доедешь, не заблудишься? — Павел снял перчатки и сунул в карман.

— Да уж как-нибудь… Ладно, до встречи, — Орест Георгиевич двинулся к автобусной остановке, на ходу размышляя о просьбе хозяина, точнее, об этом знаке, который попросили подать: «Можно подумать, гости ходят толпами. Что, в лицо не могут запомнить?..»

«Шестерка» подошла неожиданно быстро. «Даже тут предусмотрели… — поймав себя на этой глупой мысли, Орест мотнул головой. — Прав, прав Павлуша… Нервы — ни к черту…»

Выписывая снотворное, Павел рекомендовал гулять. Сказал: не поможет — подберем хорошее лекарство, пройдешь полный курс.

Орест Георгиевич закрыл глаза. Сидел, угадывая повороты: автобус свернул на Гоголя, и, миновав Исаакиевский собор, выехал на бульвар.

— Следующая остановка — площадь Труда, — водитель объявил, но не тронулся с места. Минут через пять буркнул в микрофон: дальше не пойдет. Какая-то поломка, Орест Георгиевич толком не расслышал. Пассажиры потянулись к дверям, недовольно ворча.

«И вправду что ли, прогуляться… Пройдусь, подышу свежим воздухом…» — глядя на купола Исаакиевского собора, он вдохнул полной грудью. Холодный воздух заполнил легкие. Стоял, размышляя, в какую сторону двинуться. Немного кружилась голова. Он представил, как, перейдя мост Лейтенанта Шмидта, пойдет мимо сфинксов и дальше — своим обычным маршрутом, огибая больницу Отта. «Нет, лучше к Дворцовому».

Шел мимо Сената и Синода, почти не глядя по сторонам, раздумывая о сегодняшнем знакомстве. Как ни крути, оно получилось странным. Нет, он не ожидал, что о деле заговорят сразу, так сказать, с места в карьер. «Но что-то же должны были…» — невидящими глазами оглядел Всадника.

Конная статуя дрожала в электрических лучах. Перейдя на другую сторону, Орест Георгиевич двинулся вдоль Невы, покрытой ледяным панцирем.

«Да о чем, о чем им расспрашивать! Загодя разузнали — по своим каналам. Ишь, — вспомнил Павла, — забыл он… Ничего он не забыл! Заранее сговорились: небось, сидят, делятся впечатлениями. И старуха с ними. Как он сказал: хранительница памяти? Видимо, они тоже. Интересно, что они там хранят…» — раздраженные мысли скользили по поверхности, не решаясь уйти в глубину.

Переходя Дворцовый мост, вглядывался беспокойно: «Праздник, что ли, какой-то?.. — Куполок Кунсткамеры дрожал в отсветах факелов, гудящих на Ростральных колоннах. — Да вроде нет… Зима. Какие теперь праздники…» Пылая на самых вершинах, языки огня ломались в погасшем небе.

Он дошел до Биржи и, словно обессилев, сел на ступени.

Сидел и думал о гибели, которой искал всю жизнь, лишь бы оторваться от отцовского прошлого. Теперь она больше не казалась справедливостью. Положим, посадят… «Кому, кому это поможет?.. В конце концов, девочка явилась сама… Да, с моей стороны — помрачение… Само по себе — смягчающее обстоятельство…» — уговаривал себя, понимая, что всё это — жалкие слова, из которых не выбраться без посторонней помощи, словно чувствовал себя маленьким мальчиком: кто-то взрослый и не оставляющий выбора должен взять его за руку и повести за собой.

В прихожей припахивало горелым. Антон выглянул из своей комнаты. Орест Георгиевич снимал пальто:

— Сжег что-то? — он принюхивался.

— Ага, чайник. Поставил и забыл, — сын объяснил виновато.

Орест Георгиевич хотел спросить, как дела в школе, но спросил:

— Ты… ужинал?

Сын кивнул и скрылся.

Он зашел в ванную, тщательно вымыл руки, пошоркал щеткой под ногтями — будто только что возился с едкими реактивами, и отправился в кухню. Внимательно осмотрел чайник: «Нет… Уже не отчистить». Открыл холодильник, но есть не хотелось. Единственное — чаю. Только теперь он почувствовал, как замерз. Можно было вскипятить в ковшике или, на худой конец, в кастрюле, но он вдруг отвлекся и посмотрел на потолок: «Да, заметно выше, если сравнивать с той квартирой». Подхватил чайник за дужку и вынес в прихожую: «Завтра выкину». Привычно покосившись на пальто, висящие на вешалке, прошел к себе и тут вдруг сообразил: «Две недели. Почти две недели…» Странное дело: теперь, когда Павел всерьез воспринял отцовские расчеты, которые остались в рукописи, мысли об этой девочке казались опасными, но в первую очередь для нее. Словно, думая о ней, он тем самым вовлекал ее во что-то сомнительное…

В комнате сына было тихо. Орест Георгиевич выпил таблетку, лег и закрыл глаза. Что-то вспыхивало, как пламя на Ростральных колоннах. «Или все-таки праздник?..»

Прежде чем снотворное подействовало, он пожалел, что так и не напился чаю…