Орест Кипренский. Дитя Киприды

В августе 1831 года его изберут советником Академии художеств в Неаполе, но по классу рисунка, а не живописи, что говорит о неполном признании[159]. Нет, не случайно Кипренский решил, женившись, вернуться в Россию, где оставались преданные друзья и где он надеялся получать заказы.

А пока что в Италии он берется за заказную работу, полученную от русской аристократки графини Потоцкой. «Портрет графини Потоцкой, ее сестры графини Шуваловой с мандолиной в руках и эфиопянки» (1834–1836). Писалась картина очень долго, «со скрипом». И в нее вошел неаполитанский пейзаж с курящимся Везувием, кажется, самый свежий фрагмент этой несколько статичной и театрализованной работы.

Кипренский тут явно следует за блистательным Карлом Брюлловым, написавшим несколько ранее (1833–1834) свой многофигурный портрет графини Самойловой с воспитанницей Джованниной и арапкой. Но Брюллов писал любимую женщину и ее близкое окружение. Группа получилась яркой, легкой, летящей, сверкающей красками. А Кипренский пишет дам, близости к которым не чувствует. Пишет холодно и отчужденно. Хотя портрет по-своему красив и даже монументален благодаря тяжелому занавесу, открывающему вид на залив. Что-то есть в композиции театральное, что в следующем веке использовал, положим, Александр Тышлер в «театрализованном» портрете Флоры Сыркиной, закрытой занавесом.

Все три женских персонажа картины Кипренского тоже «театрализованы» и внутренне абсолютно непроницаемы.

Вид Везувия, существующий у Кипренского в самостоятельном варианте (купленном по дешевке с выставки Николаем I), очень украсит еще одну картину, над которой художник работал в Неаполе. Это «Читатели газет в Неаполе» (1831).

Вот ее он писал с явным вдохновением, так же как и «Сивиллу Тибуртинскую» с ее ночным, «колдовским» бдением женского персонажа.

Картина «Читатели газет в Неаполе» загадочна во многих отношениях. Идут споры, кто на ней изображен – русские или поляки. По своей художественной манере она открывает какого-то нового Кипренского, освободившегося от академической композиционной завершенности и от «назарейской» законченности. Она написана легче, эскизнее, без академических правил компоновки[160]. Четыре мужских персонажа предстали тут единой «кучкой», но каждый в своем психологическом состоянии. Изображенный в просвете глухой стены вид моря, неба и курящегося Везувия придает картине какой-то открытый характер, распахивает ее в большой мир. Говорит о свободе человека и природы.

Кто же эти персонажи?

Сам Кипренский писал в Петербург, что это русские путешественники, читающие в Неаполе французскую газету о взятии Варшавы русскими войсками[161].

Эту версию поддерживает автор новейшей монографии о Кипренском Евгения Петрова, аргументируя ее тем, что картина была предназначена для графа Дмитрия Шереметева, который участвовал в подавлении польского восстания и даже получил за это награду[162].

Мне же представляется, что это одна из мистификаций художника, который выразил в картине свое сочувствие восставшим полякам. Как мистификацию рассматривает версию о «русских путешественниках» и Валерий Турчин[163]. Наиболее проницательные современники догадывались, что изображены поляки. Академический профессор в отставке Андрей Иванов писал сыну, знаменитому в будущем художнику Александру Иванову, что на картине изображено «несколько особ польской нации», причем считал характеры изображенных «верными и свойственными (этой – В. Ч.) нации[164].

В самом деле, четыре мужчины в домашних халатах как-то мало похожи на русских. Они раскованнее держатся, свободнее одеты. У читающего вслух газету к груди прижата маленькая собачонка, на одном из слушающих смешная соломенная шляпа с кисточкой. И вообще – они слишком сосредоточены и напряжены, что выдает их особый «кровный» интерес к польским событиям. Они стоят на фоне глухой стены, но за ней вдруг открывается вид на залив и курящийся Везувий, что невольно ассоциируется с восставшей Польшей.

Андрей Иванов особо выделил лицо человека, стоящего рядом с читающим. Оно и впрямь запоминается какой-то особой одухотворенностью черт. Существует давнее предположение, что это «опальный» в России поэт Адам Мицкевич, а окружающие – его друзья[165]. Газету читает польский поэт и переводчик Антоний Одынец, рядом с ним сам Адам Мицкевич, за ним поэт Зигмунд (Сигизмунд) Красинский, замыкает группу граф, военный, филантроп, польский эмигрант Александр Потоцкий – единственный среди изображенных «не поэт». Надо сказать, что двое изображенных Кипренским поэта – Мицкевич и Красинский – входят вместе с Юлиушем Словацким в тройку самых знаменитых польских поэтов эпохи романтизма. Так что и тут проявилось чутье Кипренского на поэтов! В это время три польских поэта и впрямь путешествовали по Германии, Швейцарии и Италии. Так что они вполне могли оказаться в Неаполе, где знакомый с Мицкевичем еще по Петербургу художник их и запечатлел.