Орест Кипренский. Дитя Киприды

Да ведь это и вправду был золотой век русской поэзии! И, в сущности, именно Кипренский оставил нам портретную галерею замечательных поэтов своей эпохи из разных, часто враждующих станов. Но его интересовали не политические и не стилистические разногласия, а некое сущностное ядро личности поэта. И как некий апофеоз этой личности на пике творчества он создал образ гениального Пушкина.

Не любопытно ли, что поэзию Пушкина любил и Карл Брюллов, который с Пушкиным был в приятельских отношениях. Но вот портрета так и не написал. У Брюллова были сложные отношения с гениальными личностями. Возможно, он боялся излишнего пафоса. Он охотнее героизировал и возвышал людей, казалось бы, не слишком выдающихся, таких как художник Яненко, изображенный им в рыцарских латах, или средних дарований поэт Нестор Кукольник, на портрете очень яркий и подчеркнуто театрализованный. Талантливейший Жуковский, у которого впереди была «новая жизнь» с женитьбой на молодой девушке, переездом в Германию, блистательным, молодым, открытым будущему переводом «Одиссеи», – у него на портрете 1837 года получился каким-то пресным и успокоенным дядюшкой. Крылов на портрете 1839 года выглядит диким, «зверообразным», с неопрятными космами седых волос, как отрицательный персонаж собственных басен.

А вот Кипренский всегда умел найти некую внутреннюю меру, связывающую поэтический мир художника с его личностью. Его портреты словно вход в авторский художественный космос – сложный, вибрирующий, лишенный бытовой приземленности. Для подобных портретов нужно было любить и понимать поэзию, что не так просто. В XX столетии Анна Ахматова выделяла только двух живописцев, наделенных этим даром, – Александра Тышлера и Амедео Модильяни. Оба оставили замечательнейшие рисунки Ахматовой.

В сложных для обоих – и Тышлера, и Ахматовой – житейских условиях ташкентской эвакуации Тышлер в 1943 году создал за один сеанс графическую серию ее совершенно внебытовых, точных и очень молодых портретов. Кстати говоря, искусствовед Всеволод Петров в блистательном эссе о Михаиле Кузмине «Калиостро» пишет, что дом поэта в Петербурге посещали москвичи Тышлер и Осмеркин, которые выделялись пониманием стихов[190]. Иными словами, вовсе не любой художник романтического склада в полном смысле понимает поэзию. Судя по всему, в XIX веке таким безошибочным чутьем на поэзию и подлинных поэтов обладал из живописцев исключительно Кипренский.

Жизнь Кипренского, не имевшего в Петербурге своего постоянного жилья, складывалась так, что он не мог собрать библиотеку. Систематически приобретать книги он начал, судя по всему, живя в Италии, и в основном – по истории и искусству – на иностранных языках. Но несколько русских поэтических книг он с собой все-таки захватил. Это были пушкинские «Цыганы», изданные в 1827 году в Москве отдельным изданием. Как известно, пушкинский портрет он писал в том же году и, возможно, получил экземпляр в подарок от самого поэта. В списке книг, присланных в Россию (как известно, Кипренский хотел вернуться с молодой женой в Петербург и выслал из Италии предварительно свои вещи), есть также басни Крылова и сочинения Козлова (в списке названа его «повесть» «Чернец»[191]). Всех троих Кипренский изображал. Слепого поэта Ивана Козлова, как принято считать, он рисовал между 1823 и 1827 годами («Портрет И. И. Козлова», между 1823 и 1827, ВМП, С.-Петербург). В сущности, в этой датировке охвачен почти весь период пребывания Кипренского в Петербурге после возвращения из Италии. Но вполне возможно, что прекрасный рисунок в овале поэта Козлова, где его слепота благородно смикширована, был ответом Кипренского на подаренную Козловым книжку, затем увезенную в Италию. Тогда портрет рисовался в том же 1827 году, незадолго до второго путешествия Кипренского в Италию летом 1828 года.

Из русских поэтов в описи – только названные имена. Но это означает лишь то, что Кипренский остальных своих персонажей-поэтов читал в журналах и помнил наизусть. Сами портреты говорят о знакомстве художника с поэтическим миром изображаемых творцов.