Орест Кипренский. Дитя Киприды

И еще одно чудо ознаменовало «посмертное» существование Кипренского. Более всего он печалился о своей бедной Марьюче, которую оставляет беременной и без денег. В самом деле, положение ее было ужасным, даже несмотря на то, что графиня Марья Потоцкая заплатила ей за свой портрет с сестрой и эфиопкой кругленькую сумму. А Академия художеств заплатила за три картины, которые она намеревалась оставить у себя: «Портрет гусара Давыдова», «Портрет Торвальдсена» и незаконченный портрет императрицы Елизаветы Алексеевны. Имеется расписка Марии Кипренской (как называли ее в России) о том, что она получила за эти портреты 6228 рублей[183]. В 1841 году продали с аукциона еще три картины Кипренского и мраморный торс. Это были очень ценимые Кипренским картины: «Сивилла Тибуртинская», «Девочка в маковом венке с гвоздикой в руке» и «Анакреонова гробница». Вдова получила 807 рублей серебром. «Анакреонова гробница», проданная Александру Брюллову, впоследствии бесследно исчезла. Но это, кажется, и все «благодеяния».

Оценка и продажа остальных вещей, посланных Кипренским в Петербург, растянулись на долгие годы, почти на десять лет. Причем надо сказать, что вдова вела себя чрезвычайно благородно. Узнав, что существует сестра Кипренского – Анна Швальбе, предъявившая права на наследство, она согласилась с ней поделиться.

К чести Алексея Оленина, он с самого начала хлопотал о пенсионе для вдовы: «…хотя Кипренский не находился в действительной службе, но по талантам своим служил к чести отечества» (из письма министру двора Петру Волконскому)[184].

Отметим, что Оленин считает естественным не следовать в данном случае предписаниям закона.

Летом 1844 года (со дня смерти Кипренского прошло уже восемь лет!) Мария Кипренская обращается к Николаю I с прошением. Она просит принять в дар картину Тициана «Се человек» (которую Кипренский уже некогда предлагал царю). И просит ежегодного пенсиона[185]. И снова царь демонстрирует чудовищное недоброжелательство, которое перешло и на вдову Кипренского. В обеих просьбах ей отказано. Царь «не соизволил на принятие оной» (картины Тициана), и «на основании законов» пенсиона ей назначить нельзя[186].

Что же наша бедная Золушка, из которой Кипренский воспитал принцессу? Погибла с дочерью Клотильдой без денег, родных и поддержки? Вернулась в приют? О нет! В том-то и чудо!

Все тот же Федор Иордан сообщает, что в 1844 году они с гравером Уткиным отыскали вдову Кипренского с дочерью, для которой Академия художеств «составила капитал». Вероятно, это были деньги от продажи оставшихся вещей, книг, картин, эстампов с аукциона[187].

И тут выясняется, что наша Мариучча вышла замуж за римского маркиза! И затем обе, мать и дочь, «исчезли для Академии бесследно». Как выразился Иордан, «совершенно сошли со сцены у наших благотворителей»[188].

Браво, Мариучча! Кипренский тебя правильно воспитал. Гордая принцесса погнушалась такими «благотворителями» и предпочла просто «исчезнуть». Тем более что была уже знатной дамой.

Думаю, что и тут Кипренский бы за нее и дочь порадовался. Единственное, что смущает, – это потерянные итальянские потомки знаменитого российского художника. В немалой степени этому способствовал, как мне кажется, Николай I с его жесткими и бездумно-казенными резолюциями. Мариучча, которой художник, вероятно, много рассказывал о России и о своей «дружбе с царями», надеялась на другое отношение. В своем прошении к Николаю I она дважды упоминает о том, что Кипренский давал уроки рисования Елизавете Алексеевне[189]. Возможно, это была очередная мистификация художника или же просто неизвестный нам факт. Но уроки гравирования самому Николаю I, тогда еще великому князю, он точно давал!

…Мне все кажется, что в Италии явится молодой художник, потомок Ореста Кипренского, который будет «вздыхать о сумрачной России» и бесконечно любить творчество своего знаменитого предка…

Глава 18. Орест Кипренский и поэты

На страницах книги уже не раз возникали отголоски этой темы. Хочется собрать отдельные наблюдения воедино.

Художники романтического склада вообще, как правило, ориентировались на музыку и поэзию, в которых легче всего можно было передать то «невыразимое» (если воспользоваться названием одного из программных стихотворений Василия Жуковского), которое составляло суть их исканий.

Но Кипренский был увлечен не только стихией поэзии самой по себе, его привлекали поэты со всем своеобразием их личностей и судеб. В художественном мире Кипренского поэты становились мерилом подлинно человеческого, так же как и дети. Поэты несли в себе заряд детской естественности, а дети сохранили поэтически целостный и непосредственный взгляд на мир. Кстати, собственная судьба Кипренского выстраивается вполне по поэтическим образцам.