Орган геноцида

– Ага, больно. Не чувствую, но очень четко осознаю. Но меня не сильно парит. Боли-то нет. Нет, Барри!.. Твою мать… Клевис, Нельсона убили.

Я стиснул зубы и побежал вперед. Неприятель окружил цель. Я бросил гранату через вагон. Гулко грохнуло. Пока они перегруппировывались, я проскочил еще чуть вперед и оглянулся посмотреть на результаты взрыва.

Там копошились смутные тени людей в адаптивных камуфляжах, из-за которых они походили на призраков. Заметил несколько ярко-алых пятен. Это раны. Сечения. Обрубки оторванных конечностей. Тех двоих, которые стояли ближе всего к взрыву, совсем разорвало: ноги отдельно, руки отдельно. Части, больше не скрытые костюмом-невидимкой, извивались у всех на виду, и во все стороны хлестала кровь. Ребята Леланда тут же воспользовались брешью в построении и перешли в контратаку. Закинули, будто соль на рану, еще гранату, параллельно отстреливаясь. Пользуясь возможностью, я переместился на вагон ближе. Еще чуть-чуть. Еще немного – и я с ними.

Я опять проверил обстановку. Скольких мы убили в перестрелке?

Но большинство остались стоять как ни в чем не бывало. Без рук, без ног, залитые кровью, они все равно держали ружья. Похоже, таинственные десантники не помирают, пока не превратить их совсем уж в фарш. Я как будто очутился в фильме про зомби. Притом не XX века, где они сонные и неповоротливые, а в кино про подтянутых и подвижных зомби-атлетов.

У них маскинг.

Как же я сразу не заметил? Им сделали маскинг. Мозг временно настроен отфильтровывать боль. Мозг знает, что организму больно, но тело этого не чувствует. Я сглотнул. Когда мы перестреливались с одурманенными до потери боли детьми, в моем сознании ведь промелькнула шальная мысль. О том, что будет, если мы столкнемся с такими же.

А ведь и правда. За XXI век страны «Большой девятки» не сталкивались напрямую друг с другом. Еще ни разу не сражались на поражение две группы, в равной степени осененные новейшими разработками. Все бои с самого начала велись с большим перевесом в нашу сторону. По сути, армия богачей просто разносила солдат бедняков.

Никто даже не представлял, что дело дойдет до стычки озомбированных с обеих сторон. Кто бы на нас ни напал, их снабдили не просто хорошо: совершенно очевидно, что это военная поддержка высшего класса. Они оснащены технологией, благодаря которой, даже потеряв конечность, бойцы просто остановят кровь и, немного подтекая, продолжат сражаться до смерти, как будто собственное тело их ничуть не заботит.

– У них болевой маскинг, – сообщил я Леланду.

– Ага, я заметил. Приходится пичкать пулями и взрывчаткой, пока не превратятся в бургеры.

От безобразности положения я растерял слова. Такое даже сражением не назовешь.

Скажу честно. Я перетрухал.

Воображение нарисовало такие картины, что я пошевельнуться не мог. Меня до колик перепугало, что мы продолжим спокойно перестреливаться, пока не пустим друг друга на фарш. Конечно, во время миссий я всегда боялся смерти. Моя работа – преобразовывать страх в волю к жизни и способность сражаться. Поэтому сковал меня вовсе не страх смерти. Я никогда не осмыслял до конца, что значит сражаться без боли, но теперь мне показали, и меня парализовало.

Я пока даже не добрался до нужного вагона. Я еще далеко от зоны столкновения, и они там где-то сами продолжают стрелять даже с десятью пулями в животе, без пальцев, рук, ног, ушей, щек и челюстей – просто не обращают внимания. Я пока не ввязался в стычку напрямую. И, к собственному отвращению, обрадовался этому.

Под зоной столкновения я имею в виду вовсе не радиус поражения. А то уродство, что разворачивается между людьми, которые хладнокровно друг в друга стреляют и даже не обращают на это внимания. Карту, которую рисует мозг в измененном состоянии.

Но все же вина за то, что не участвую в бою, подстегнула меня выскочить из укрытия и устремиться к Леланду и ребятам. Я поступил так вовсе не по трезвому профессиональному расчету.

Жутко вспоминать. Почему-то в меня не прилетело ни одной пули. Потом я сообразил, что налетчики уже отступали, но это потом – а пока что толком не соображал, что творится, и все мысли вертелись вокруг того, почему я так отстранен от сражения.

Я проскользнул в вагон Леланда.

– Егерь-1, как там снаружи? – спросил он.

Вокруг валялись наши парни. Тут и там на них багровели пятна. Некоторые держали пушки и готовились в любой момент отстреливаться. Кажется, в вагоне разорвалась граната, и все стены, как в планетарии, испещряли коварные осколки.

Увидел Леланда.

Оказалось, не только руку…

Ему оторвало всю нижнюю половину тела. Наружу вывалились кишки. Костюм работал на полную, безрезультатно пытаясь спасти ему жизнь.

Пол – хотя, наверное, конструктивно это раньше была стена – побурел от крови и очень скользил.

Я оглянулся в поисках ног Леланда. То месиво, что от них осталось, оказалось у бедер Нельсона, которому отстрелили всю челюсть до правого уха. Сквозь разодранную в клочья щеку белели верхние зубы, и казалось, что череп улыбается. Я подобрал ноги и понял, что не поручусь, Леланда ли они.