Орган геноцида

Пустое время. Странное состояние сознания, которое охватывает только во время миссий. Когда напряжен днем и ночью, и из мозга как бы выпадает та деталь, что отвечает за повседневные нужды. И плюс к тому сочетание таблетки от джетлага, боевой регулировки и маскинга болевых ощущений. А от монотонного пульса, выбитого на стыках рельс, казалось, что странное, похожее на желе время будет тянуться вечно – сознание укутала иллюзия универсальности.

В реальность меня вернул еще один промелькнувший за окном агитплакат Хинду-Индии. Джон Пол заметил, что я провожаю биллборд взглядом, и сказал:

– Солдат на изображении располагает к себе зрителя приемами, взятыми из соцреализма. Правое и левое крыло похожи тем, что с определенного момента у них начинают сходиться вкусы или, вернее, отсутствие вку…

– Какая же ты мразь, – без всякой эмоции прервал его я. – Ты же сам их к этому толкнул. Смеешься над фундаменталистами, а сам их используешь.

– Значит, ты презираешь меня за то, что я гляжу на них свысока? – уточнил Джон Пол.

– Ты не просто свысока глядишь, ты их стравливаешь. У них руки хоть и по локоть в крови, но им я верю больше, чем тебе.

– Мне бы просто не хватило времени, если бы я взялся в одиночку воплощать весь тот грех, который решился взять на душу. К сожалению, физический труд – не мой конек. Но я понесу всю ответственность за свое преступление.

– Судить будут их, – возразил я. – Они предстанут перед Гаагским трибуналом. А ты – нет.

– Пентагон?

– Да. А дальше пусть они делают с тобой что хотят, – бросил я и стал ждать, как же отреагирует Джон Пол.

Никак. Он вообще не отреагировал. Ни испуга, ни смирения.

Наконец вымолвил:

– Что-то в горле пересохло. Можно воды?

– Могу дать нокаутирующую накладку, тогда жажда мучать не будет.

– Злой ты.

– Где Люция?

– Не здесь.

– Это я уже понял. Вот и спрашиваю: где?

Джон Пол пожал плечами:

– Мне кажется, этот вопрос не относится к заданию.

– Не кажется. – Я говорил тем тише и холоднее, чем больше меня обуревало волнение. – Мне нужна Люция.

– Настолько, что готов убивать детей?

Я впился в него взглядом.

Ирония. Впервые Джон Пол выразил ко мне хоть какие-то чувства или хотя бы их подобие. Да, враждебность, но я не разозлился, а, напротив, выдохнул с облегчением.

– Тяжело, но ничего не поделаешь. Такая работа, – ответил я как можно безразличнее, но Джон Пол восторженно улыбнулся:

– Рассказывай мне сказки о том, как тяжело. Я же знаю про боевую регулировку эмоций. Чтобы вы не колебались и потом не терзались за то, что убивали детей. Ты спускаешь курок без всякого зазрения совести. Или я не прав?

Я молча слушал, что он скажет дальше.

– «Такая работа». Знаешь, сколько зверств с начала девятнадцатого века совершили самые обычные люди, которые обычно и мухи не обидят, прикрываясь фразой «такая работа»? Нацисты загоняли евреев в газовые камеры – «такая работа». Пограничники расстреливали беженцев из ГДР в ФРГ – «такая работа». «Такая работа», «такая работа». Никто не заставляет идти в солдаты и телохранители. Всякая работа существует, чтобы подавить совесть. Капитализм – изобретение протестантов. Они завещают трудиться и откладывать деньги. Немного перефразирую: работа – это религия. По части фанатизма разницы никакой. Мне кажется, люди это подспудно замечают. И некоторые даже готовы признать.

– Ты сам трудоголик похлеще меня. Катаешься по всему миру и учиняешь резню со спокойной миной.

– И не поспоришь! Мы с тобой одного поля ягоды.

– Не смешно.

– Я и не смеюсь. Хочешь, кое в чем признаюсь? Я всего лишь произношу заклятья. Лично я не сделал ни одного выстрела и не поджег ни одного дома. Я не чувствую, каков результат моих трудов. А вот про тебя – не знаю… Ты что-нибудь чувствуешь отрегулированным для боевой задачи мозгом? Чувствуешь облегчение или вину за то, что отстреливаешь детенышей? Скажу тебе. Просто и прямо. После того, как военные врачи оптимизируют твои чувства, ты расправляешься с врагами хладнокровно, с полным отчетом своим действиям. Еще раз подчеркну. Ни ты, ни, боюсь, твои товарищи, не чувствуете всей реальности происходящего, хотя лично участвуете в настоящих боевых действиях. Вам не хватает эмоций, которые полагается переживать человеку после убийства врага. Я уверен, ты сомневаешься, сам ли ты испытываешь жажду крови или ее тебе тоже отрегулировали.

Он попал в яблочко. Я почувствовал ненависть к этому болтуну. Весь вагон трясся, и только он один, казалось, сидел спокойно и неподвижно. Словно дрожащий фон отсняли на другой студии и потом смонтировали их вместе.

– Я понимаю. Душевная травма на работе – не дело. Поэтому вы проходите регулировку. Вот как рабочие на заводе надевают перчатки, вы защищаете себе психику. Точнее, разрешаете защитить. Позволяете себе отнимать жизни, притом маленькие жизни, и ничего при этом не испытывать. В каком-то смысле это даже ужаснее, чем просто убивать детей.

– Вот от кого не хочу такого слышать, так это от тебя.

– Признай: мы оба жестоки. Хочешь, расскажу кое-что любопытное? Ваши консультации перед миссиями очень напоминают то, что делает с мозгом грамматика геноцида.