Орган геноцида

Скоро заметил, что его плечи пропитались кровью и мозговой жидкостью Люции. Тут же вспомнил о теле, которое оставил в номере, и сердце разорвалось. Я при всем желании не мог унести ее с собой. Оставалось только бросить в неразберихе. Но никакие разумные доводы не унимали моего горя. Я и не заметил, как расплакался.

– Ты… плачешь по Люции?

– Я ее там бросил… Ее тело.

– Ты же наверняка навидался трупов.

Девочка со снесенным затылком.

Мальчик с выпущенными кишками.

Девочки, которых свалили в яму, облили бензином и подожгли.

Всю жизнь я воспринимал трупы как вещи. Считал, что после смерти человек – это просто предмет. Когда Люции отстрелили полголовы, и из черепа закапал мягкий мозг, по идее, обнажилась ее безусловная вещность.

Но все же нет. Она не физический объект. Это Люция Шкроуп. Не просто шматок плоти, а «тело Люции Шкроуп».

– Да, понимаю… Как же это эгоистично, что труп дорогого тебе человека не кажется просто вещью.

Я закусил губу, и мы с Джоном Полом нырнули в джунгли.

Пробираться по густым зарослям с Джоном Полом оказалось очень трудно. Он, может, и прошел бесчисленные сражения, но гражданский – он и есть гражданский, а джунгли вообще не приспособлены для свободного передвижения человека, тут нужен особый навык.

Джон Пол еще и лодыжку потянул при падении. Команда возвращения ждала нас в Танзании, граница пролегала не так уж и далеко, но с такой ногой все равно быстро не доковыляешь.

– Я не отпущу тебя в Индустриальную Федерацию озера Виктория, – бросил я, не отводя взгляда с направления пути. – Если вернешься, опять будешь распространять свою грамматику.

– Я не собираюсь назад, – пробормотал Джон Пол. От непоколебимости, с которой он излагал планы в гостевом доме, не осталось и следа. – Люция сказала, что я должен объяснить миру, что натворил. Рассказать, на чем зиждется наш покой. Может быть, суд приговорит меня к смертной казни. А может, решат, что я спятил, и сделают из меня посмешище. Но, как бы то ни было, я хочу выполнить ее волю. Как своего рода искупление. Это я ее в это втянул. Я прилетел в Прагу, чтобы раздобыть себе фальшивый ID, и решил заодно уж ее проведать. Только и всего…

Я молча рубил ветки секачом и слушал, что же он скажет дальше.

– Мало того, что предал жену и дочь, так еще и убил женщину, которую когда-то любил…

– А что, остальных не считаешь? Какой-то очень эгоистичный подход к воздаянию, – съязвил я. – За тобой стоит целая толпа мертвецов. Не забывай об этом.

– Конечно, – кивнул Джон Пол. – Я знаю. Я не забываю ни на минуту с тех пор, как занялся этим делом.

Я знал, что не мне ему о чем-то напоминать. Сам ведь пока не решил, что делать с ношей на душе. Я убил мать – и много чего еще натворил. Бегал от ответственности за то, что убивал людей по чужой воле. Что теперь делать? Я так хотел, чтобы Люция приговорила меня к воздаянию… или простила.

Но Люция умерла. Больше не осталось человека, который меня накажет или простит.

Только ад в голове. Я заперт в аду, и имя этому аду – «я». Слышу, как Алекс говорит: «Ад у нас вот тут». Я провалился в худшую из преисподних. Я надеялся на наказание, через которое заслужу прощение, и забрался за ним в самое сердце Африки, но и воздаяние, и искупление разлетелись вдребезги у меня на глазах.

Может, в этом и есть мое наказание? Скитаться до самой смерти с грехами на душе?

– Можно вопрос? Когда Люция умерла… ты раскаялся в содеянном? Ну, что возделал почву для всех этих смертей? – спросил я у Джона Пола. Может, чувствовал, что он хоть немного понимает боль от того, что Люции больше нет.

Джон Пол покачал головой и ответил:

– Нет, об этом не жалею. Не раскаиваюсь. Я взвесил жизни. На одну чашу – людей из нашего мира. На вторую – нищих чужаков, которые затаили против нас злобу. И сделал выбор в здравом уме и твердой памяти. Я отдавал себе отчет, сколько будет жертв. Но я узнал, что мне это под силу, и уже не смел убегать.

– Что будешь делать дальше?

– Я считал, что должен нести этот груз в одиночку. Но раз Люция сказала, что надо объяснить миру, то пусть они тоже примут решение. Пусть знают, что выстроить мир без террора можно только на трупах.

– Получается, избавишься от ноши?

– Что ты! Я уже не сбегу от того, что совершил.

Мы не останавливались на привал.

Я думаю, мир становится лучше. Порой он низвергается в хаос и откатывается назад, но мне не кажется, что в далекой перспективе правы окажутся релятивисты, которые утверждают, будто цивилизацией управляют только преходящие ценности, и нет хорошей или плохой эпохи. Инстинкты велят нам убивать, насиловать, красть и предавать, но с ними борются любовь и альтруизм, и через борьбу противоположных начал цивилизация и совесть движутся вперед.

Но мы еще не достигли нужных высот морали. Нам не хватает этичности.

Мы все еще умеем закрывать глаза на многие вещи.

Джон Пол, подволакивая ногу, отчаянно пытался поспевать за мной. Запыхался, но задал вопрос и мне:

– А сам как поступишь? Когда все закончится. Опять отправишься убивать? Во имя мира?

– Во имя мира я никого еще не убивал. Мне просто приказывали, а я работал.

– А теперь?