Ориентализм

Это однозначное христианское видение ислама было размножено – в эпоху Средневековья и Раннего Возрождения – в бесчисленных формах поэтических произведений, научных споров и народных суеверий[266]. К этому времени Ближний Восток был почти полностью включен в общую картину мира латинского христианства: «Песнь о Роланде»[267] изображает сарацинов, почитающих и Мухаммеда, и Аполлона. К середине XV века, как это блестяще показал Р. У. Саутерн, для серьезных европейских мыслителей стало очевидным, «что с исламом надо что-то делать», что изменило ситуацию, и так уже приобретавшую черты военного противостояния в Восточной Европе. Саутерн останавливается на драматическом эпизоде, произошедшем между 1450 и 1460 годами, когда четверо ученых мужей, Иоанн Сеговийский[268], Николай Кузанский[269], Жан Жермен[270] и Энеа Сильвио Пикколомини[271] (позднее – римский папа Пий II), попытались выстроить общение с исламом посредством contraferentia, или «своего рода конференции». Идея принадлежала Иоанну Сеговийскому: это должна была быть постановочная конференция, обмен мнениями с исламом, главной задачей которой для христиан было попытаться полностью обратить мусульман. «Он рассматривал конференцию в качестве инструмента как со строго религиозной, так и с политической функцией, и восклицая, говорил, что – тут дрогнут струны души нашего современника – даже если бы она длилась десять лет, она была бы менее дорогостоящей и менее разрушительной, чем война». Между этими четырьмя людьми не было согласия, но сам эпизод имеет важнейшее значение как довольно изощренная попытка – и часть общеевропейской попытки от Беды[272] до Лютера – свести репрезентативный Восток и Европу лицом к лицу, соединить (to stage) Восток и Европу таким образом, чтобы наглядно продемонстрировать мусульманам, что ислам – это просто искаженная версия христианства. Саутерн приходит к следующему выводу:

Наиболее очевидной для нас является неспособность какой-либо из этих систем мышления [европейского христианства] дать полностью удовлетворительное объяснение феномена, который они намеревались объяснить [т. е. ислам], и уже тем более – оказывать решающее влияние на ход практических событий. На практическом уровне события никогда не складывались настолько хорошо или настолько плохо, как предсказывали самые знающие из наблюдателей; и, возможно, стоит отметить, что никогда ничто не оборачивалось к лучшему, в то время как лучшие судьи уверенно ожидали счастливого конца. Был ли прогресс [в христианском познании ислама]? Убежден, что был. Даже если решение задачи постоянно скрывается из виду, сама задача стала более сложной, более рациональной и теснее связанной с опытом… Ученым, которые трудились над проблемой ислама в Средние века, не удалось найти искомое и желанное решение; но они выработали интеллектуальные привычки и способность понимать, которые – других людей и в других областях – могли привести к успеху[273].