Ория (сборник)

Ехали быстро, обходя города и большие села. Ночевали прямо в лесу, у костра, либо в маленьких придорожных деревеньках. Здесь, за Певушей, война, доносившаяся до Лучева лишь далекими отзвуками, оставила свои страшные следы на каждом шагу. То и дело встречались пепелища — и старые, уже начавшие зарастать молодой весенней крапивой, и свежие, еще дымящиеся горькой гарью. В селах, увидев вооруженных всадников, люди пытались бежать или просто застывали на месте, покорно склоняя головы перед неизбежным. В то, что маленький конный отряд желает просто провести ночь под крышей, не верили. Грабили и насильничали все — и сканды, и дружины местных кнесов. Осмелев, селяне начинали проклинать «рогатых», наезжавших, что ни день, за хлебом и девушками, а заодно с ними и Згура-Убийцу, Згури-Смерть, посланного на погибель уцелевшим. Здесь не верили никому. Згур уже не удивлялся, что за Певушей его самого считают скандом. Кровь и страх лишали людей рассудка, и не их винить в этом.

Пару раз отряд сталкивался с небольшими ватагами «рогатых». Обходилось без боя. Сканды недобро косились на неведомых латников, но уступали дорогу, то ли из страха, то ли принимая фрактариев за дружину кого-то из местных бояр, что давно столковались с «рогатыми». Згур с трудом сдерживался, чтобы не выхватить из ножен франкский меч. Да, проклятый Асмут прав, они слишком долго отсиживались за Певушей. И пусть его, Згура, считают кем угодно — скандом, даже самой Смертью, но он останется на этой земле, пока последний «рогатый» не испустит предсмертный вопль в луже собственной крови. Все чаще Згур задумывался о том, что через несколько лет обнаглевшие сканды могут поднять свои цветастые паруса уже не на Лаге, а на Деноре. Значит, он, сотник Вейска, альбир Кее-вой Гривны, защищает не только эту несчастную разоренную страну.

Но дня через три, когда опаленные войной приречные земли остались позади, вокруг все стало меняться. Чем дальше на полночь, тем спокойнее становилась страна. Тут к скандам успели привыкнуть. Згур не без удивления узнал, что многие молодые парни из венетов и севанов давно уже надели рогатые шлемы, вступив в разбойничьи ватаги. Иными стали села — люди не боялись, напротив, радостно встречали отряд, интересуясь, нет ли у гостей награбленной «рухлядишки» на продажу. Низко не кланялись, зато за все требовали серебро.

Иными стали люди, другой становилась и земля. Полуденная Сурь мало чем отличалась от Ории, разве что говор у людей был иным. Здесь же, ближе к Белому Крому, Згуру начинало казаться, что он попал в совсем другую страну. Да так оно и было — Полуночная Сурь издавна жила отдельно, и лишь полвека назад вой великого кнеса присоединили полуденные земли.

Вначале Згура поразили лапти. Здесь их носили все, даже те, кто жил не в жалких полуземлянках, а в добротных бревенчатых избах. Избы тоже стали другими — большими, с ладными срубами, зато неимоверно грязными. Грязь была всюду — под лавками и на лавках, на столах и даже на лапках шустрых тараканов, которые дружными стаями бегали по стенам и земляным полам. Тараканов не трогали, почему-то считая, что они приносят счастье.

Счастье приносили не только тараканы. Мыться здесь не любили, зато охотно опрокидывали полные братины, причем не только крепкие мужики, но и «женки» и даже сопляки-мальчишки. Пили не мед, не пиво и не вино, а нечто напоминающее грязную воду. Пойло издавало чудовищную вонь, зато валило на землю с трех глотков. Именовалась оно «курилкой» или «самобулькой». Пробовать «самобульку» Згур не стал и другим заказал — уж больно мерзко пахла. Венеты же пили с радостью и охотно брали ее в уплату вместо серебра.

Под «самобульку» хозяева становились разговорчивы — пока не падали с лавок. Згур слушал и поражался. О войне, конечно, помнили, но как-то вскользь. Война была на полдне, здесь же интересовались другим. Впрочем, понимать, чем именно, было затруднительно. Вначале Згуру казалось, что и венетская речь стала совсем иной, не такой, как в Лу-чеве. Помог Сова, объяснивший, что речь в Полуночной Сури та же, разве что выговор немного другой, но через

каждое слово местные венеты вставляли ругательство — покруче и позабористей. Оттого и понять трудно. Згур подивился, но рассудил, что в здешних землях, вероятно, нежити избыток. Вот ее и отпугивают от порога.

Слушать же местных было странно. Чаще всего говорили о «женках», да так, что не только Згур, но и видавшие виды фрактарии начинали краснеть до ушей. Бедняга Яр-чук, наверно, сошел бы в этих местах с ума — или кидался бы в драку после каждой услышанной фразы. Кроме «женок» и «самобульки», почти ни о чем не говорили, а когда все же начинали, то Згур поражался еще больше.