Он выходит из дальней комнаты, возвращается в приемную, где стоит конторка и стол. Неожиданно понимает, что зверски устал. Садится в эргономичное кресло. Он уже очень давно не сидел в креслах – ощущения странные. Надо бы достать из мешка спички и свечи, на случай, если свет опять погаснет; копаясь в мешке, он выпивает воды и съедает еще один пакет орехов. Снаружи доносится рев ветра и чудовищные звуки, будто огромный зверь сорвался с цепи и буйствует. Ветер мчится мимо закрытых дверей, поднимает клубы пыли, в комнате все дребезжит. У Снежного человека трясутся руки. Он напуган больше, чем позволяет себе признать.
А что, если здесь водятся крысы? Здесь должны быть крысы. А что, если начнется потоп? Они будут карабкаться по его ногам! Он закидывает ноги на кресло, свешивает их с эргономичного подлокотника и обматывает простыней. Писка не расслышать – ураган слишком грохочет.
– Ни хера я личностно не вырос, кретин! – вопит Снежный человек. – Посмотри на меня! Я съежился! Мозги с виноградину!
Но он не знает, каких размеров должен быть обычный мозг, потому что не с кем сравнить. Он потерялся в тумане. И никаких ориентиров.
Свет снова выключается. Он остается совсем один в полной темноте.
– Ну и что? – говорит он. – Раньше ты был совсем один при свете. Какая разница? – Но разница есть.
Но он к этому готов. Он взял себя в руки. Он ставит фонарик на стол, чиркает спичкой, ухитряется зажечь свечу. Пламя колышется на сквозняке, но свеча горит, и на стол ложится кружок мягкого желтого света, комната походит на древнюю пещеру – она темна, однако защищает.
Он снова роется в мешке, достает третий пакет орехов, съедает. Потом вытаскивает бурбон, думает, отвинчивает крышку и пьет.
– Ничего подобного, – отвечает он.
Сквозняк фыркает прямо в уши – ффыф-ф, задувает свечу. Он не станет ее зажигать – бурбон уже действует. Снежный человек посидит в темноте. Он чувствует, как Орикс плывет к нему по воздуху на крыльях из мягких перьев. Она вот-вот будет с ним. Он скрючился, уткнувшись лбом в стол и закрыв глаза, несчастный и умиротворенный.
10
Грифование
Прошло четыре сумбурных года, и Джимми окончил Академию Марты Грэм, получив свою сомнительную ученую степень по проблематике. Он не ожидал найти работу сразу и не обманулся. Он неделями рассылал свое чахлое резюме, письма возвращались слишком быстро, иногда с жирными пятнами и отпечатками пальцев мелких чиновников с уровнем развития ниже плинтуса, которые, видимо, пролистывали его бумажки за обедом. Джимми заменял грязные страницы и отсылал резюме снова.
На лето он нашел себе работу в библиотеке Академии Марты Грэм: просматривать старые книги и помечать их для ликвидации, а также выбирать, какие из них останутся на земле в электронном виде; он потерял эту работу через полтора месяца, потому что не мог заставить себя хоть что-то выкинуть. Затем он переехал к своей девушке, концептуальной художнице, длинноволосой брюнетке по имени Аманда Пейн[29]
. Имя было ее собственным изобретением, как и многое в ней: на самом деле ее звали Барб Джонс. Ей пришлось заново изобрести себя, объясняла она, потому что изначальная личность Барб была стерта в порошок жестоким обращением семьи – белой рвани, пожирателей сахара, – и от нее остались одни никому не нужные обломки, как после дворовой распродажи. Самодельная музыкальная подвеска из гнутых вилок или трехногий стул.Это и привлекло Джимми: для него была экзотикой сама идея дворовой распродажи. Он хотел отремонтировать Аманду, починить ее и заново покрасить. Чтобы стала как новенькая.
– У тебя доброе сердце, – сказала она ему, впервые впустив его за свою линию обороны. Уточнение: под робу.