Орикс и Коростель

Аманда жила в запущенном кондоминиуме в одном из Модулей и делила жилище с двумя другими художниками, мужчинами. Все трое были из плебсвиллей, все трое – стипендиаты Марты Грэм и поэтому считали себя выше привилегированных, бесхребетных, дегенеративных отпрысков охраняемых поселков – например, Джимми. Им приходилось быть стойкими, держать удары, грудью пробивать себе дорогу в жизни. Они провозглашали ясность видения, которая достигалась только длительной обработкой на точильном камне реальности. Один художник пытался покончить с собой, что дало ему (намекал он) особое преимущество перед остальными. Другой ширялся, а заодно и торговал героином, а затем вместо потребления героина – а может, вместе с ним – углубился в искусство. Через несколько недель Джимми понял, что эти двое – паршивенькие ремесленники, да к тому же надутые снобы, хотя поначалу находил в них своеобразный шарм.

Те двое, которые не Аманда, еле терпели Джимми. Добиваясь их расположения, он временами хозяйничал на кухне – все три художника презирали микроволновку и гордо варили себе спагетти, – но повар из него получился так себе. Однажды он сделал большую ошибку, принеся домой ведерко пухлокурных крокетов – за углом как раз открылось отделение, а если забыть о происхождении «Пухлокур», их вполне можно было есть. После этого те двое, которые не Аманда, вообще перестали с ним разговаривать.

Впрочем, это не мешало им разговаривать друг с другом. У этих людей было свое мнение по поводу всего, о чем они якобы имели какое-то представление; они провокационно занудствовали, толкали речи и читали проповеди, полные намеков и нацеленные – как подозревал Джимми – в основном на него. Художники считали, что игра закончилась, когда изобрели сельское хозяйство, шесть или семь тысяч лет назад. После этого эксперимент под названием «человечество» был обречен на неудачу: сначала гигантизм, обусловленный избытком пищи, затем вымирание, поскольку все пищевые ресурсы исчерпаны.

– А вы что предлагаете? – спрашивал Джимми. Ему нравилось их подкалывать – кто они такие, чтобы судить? Художники, которые напрочь не улавливали иронии, отвечали, что верный анализ – это одно, а поиск верных решений – совсем другое, и отсутствие второго не отменяет первого.

И вообще, может статься, что никакого решения нету. Человеческое общество, заявляли они, – монстр, а его основной побочный продукт – трупы и руины. Этот монстр ничему не учится, делает одни и те же кретинские ошибки, покупая краткосрочный кайф ценой долгосрочной боли. Подобно гигантскому слизню, он пожирает остальные биологические виды, перемалывает жизнь на Земле и высирает фигурный пластиковый мусор, немедленно устаревающий.

– Вроде ваших компьютеров? – пробормотал Джимми. – На которых вы творите?

Скоро, говорили художники, игнорируя его слова, на всей планете останутся только длинные подземные трубы. В трубах будет искусственное освещение и искусственный воздух, потому что озоновый и кислородный слои Земли уже будут полностью уничтожены. Люди станут ползать по этим трубам, гуськом, нагишом, каждый видит только задницу впередиползущего, моча и экскременты падают вниз через отверстия в полу, а потом цифровое устройство случайным образом выбирает некоторых, перерабатывает и скармливает всем остальным через устройства для подачи – соски, расположенные на внутренней стороне этих труб. Система автономная и потому вечная, все будут довольны.

– Да, это, пожалуй, решит проблему войн, – сказал Джимми. – И у нас будут очень крепкие коленные чашечки. Только вот как же секс? В таких условиях непросто, мне так кажется. – Аманда посмотрела на него неодобрительно. Неодобрительно, но понимающе: видимо, ей пришел в голову тот же вопрос.

Аманда мало разговаривала. Она человек образов, а не слов, объясняла она; утверждала, что думает картинками. Это вполне устраивало Джимми: немного синестезии никогда не повредит.

– Что ты видишь, когда я делаю вот так? – спрашивал он вначале, в их самые пылкие дни.

– Цветы, – говорила она. – Два или три. Розовых.

– А теперь? Что ты видишь?

– Красные цветы. Красные и лиловые. Пять или шесть.

– А если так? Милая, как же я тебя люблю!

– Неон! – Потом она вздыхала и говорила: – Это был целый букет.

Его трогали эти ее невидимые цветы – в конце концов, то было признание его талантов. А еще у нее был симпатичный зад и вполне настоящая грудь, хотя взгляд жестковат, это он сразу заметил.