Оркестр меньшинств

«Больше я тебе ничего не скажу. Не руби с плеча и поступай мудро. Не руби с плеча, Чинонсо!»

Диалог с совестью, казалось, принес плоды, потому что его гнев к тому времени, когда они вошли в квартиру, казалось, сошел на нет. Пока его враг ждал в гостиной, мой хозяин через заднюю дверь вышел на кухню во дворе. Он достал нож из шкафа, потому что мысль о предопределенном судьбой ударе ножом все еще мелькала в его мозгу, но потом положил его обратно. Он топнул ногой по земляному полу и сжал кулак. «Мой дом, мой дом», – сказал он и ударил кулаком по воздуху, словно его обидчик появился перед ним и упал на колени. «Нет, – сказал он. – Я не буду страдать один. Не буду. И мне все равно, что там кто-то об этом думает».

«Нгва ну, ка о ди зие, – ответил ему шепотом голос. – Можешь поступать как хочешь. Я больше ничего не скажу».

Он вернулся в квартиру с выражением муки на лице.

– Брат, что с тобой? – спросил Джамике.

Он только посмотрел на него, достал две бутылки из ящика с фантой под кроватью.

– Я принесу нам выпить что-нибудь. Жди здесь.

Он вышел в кухню, поставил обе бутылки на стол, закрыл дверь. Сорвав крышку с одной бутылки, он вылил часть ее содержимого в пустое ведро на полу, расстегнул ширинку и стал мочиться в бутылку над ведром, пока из горлышка не пошла пена. После этого он перенаправил струю мочи в ведро. Закончив, он вернул крышечку на бутылку фанты, прижал ее кончиком пальца и встряхнул, чтобы содержимое перемешалось. Потом поставил бутылку на стол рядом с другой.

Эгбуну, я был в ужасе еще до того, как он приступил к исполнению своего плана, потому что я видел намерение в его сердце. Но в тот момент я ничего не мог сделать. Я пришел к пониманию, что самый убедительный голос остережения, какой человек может услышать, перед тем как начать действовать, это голос его совести. Если этот голос не сможет его убедить, то даже собрание всех его предков, живущих в Аландиичие, будет не в силах изменить его намерения. Потому что совесть – это твой голос, Чукву, голос Бога в сердце человека. В сравнении с голосом совести голос его чи, его приятеля, голос агву или даже голос предка – ничто.

Когда он вышел, чтобы вылить ведро за кухней, ему пришло в голову, что на бутылке остался запах мочи. Поэтому он вымыл бутылку в раковине водой из другого контейнера, крепко прижимая крышечку пальцем. Потом он вытер бутылку тряпкой и принес в гостиную. Поставил бутылку в центре стола и сказал:

– Возьми и пей.

И человек, которому он предложил бутылку, поблагодарил его и стал пить. Ненавистный человек пил, его лицо слегка передергивало, глаза смотрели недоуменно. Мой хозяин наблюдал, как он пьет, не говоря ни слова, а он пил, пока бутылка не опустела. Тогда Джамике поставил ее на пол и сказал тому, кто так ненавидел его:

– Спасибо, брат.

Иджанго-иджанго, в ту ночь чи Джамике прошел через потолок, словно через дыру во времени, и опустился в комнату.

«Сын утреннего света, – сказал он мне. – Мой хозяин искупил свою вину».

Но я был недоволен, Чукву. Я рассказал ему во всех подробностях о страданиях моего хозяина, о том, как мне почти ничего не удалось сделать, чтобы их предотвратить. Я рассказал, как ходил в пещеры, чтобы найти его – чи Джамике – или кого-нибудь, кто его знает, но потерпел неудачу. Чи Джамике слушал меня молча и со всей рассудительностью, которая внушила мне почтение к нему.

«Великие отцы говорят, что, когда ребенок, совсем еще неоперившийся птенец, говорит губительную ложь, его могут простить живые и мертвые. Но когда такую же ложь произносит человек в годах, его проклянет даже родня. Твой хозяин получает то, что заслужил».

«Великие отцы говорят, что старухе часто становится не по себе, когда она слышит какую-нибудь пословицу, в которой упоминаются ломкие кости. Я виновен во всем, что ты сейчас сказал. Но все же я прошу тебя вспомнить, что человек, который отстаивает свое право ломать кости всем, кто хоть чуть-чуть обидел его, вскоре и сам станет калекой».

Сказав это, он продолжил умолять меня, просил, чтобы я сдерживал моего хозяина. Не буду пересказывать все его слова, лишь подчеркну, что он говорил о новом характере своего хозяина и его раскаянии. Но было в его словах и кое-что тронувшее меня: Джамике поначалу не был плохим человеком. Его испортили люди, а в том числе и мой хозяин. Чи пересказал те времена, которые даже мой хозяин вспоминал на Кипре, когда в начальной школе мой хозяин с дружками дразнили Джамике, называли его нваагбо за его большие груди. Из-за таких случаев, сказал чи, его хозяин и стал искать способы манипулировать людьми, утверждать себя в надежде, что таким образом ему удастся исцелиться. Я поверил ему и исполнился решимости еще сильнее убеждать моего хозяина простить Джамике.