Оркестр меньшинств

И потому он снова стал прятаться в кустах близ ее дома и, когда она возвращалась домой, пытался заговорить с ней, но она не выходила из машины, объезжала его и спешила прочь. Когда он понял, что таким образом ничего не добьется, он пришел в ее аптеку, кричал, что хочет забрать своего ребенка. Но она заперлась в кабинете и вызвала соседей через окно. В аптеку прибежали три человека, вытащили его и избили так, что у него распухли губы и было рассечено верхнее веко левого глаза.

Но это его не остановило, Эгбуну. После этого он отправился в школу, где учился мальчик, и попытался забрать его силой. И я думаю, что именно здесь было посеяно семя того, что привело меня сюда в самую тревожную из человеческих ночей. Потому что я видел это много раз, Осебурува. Я знал, что человек, который возвращается в то место, где разбилась его душа, не простит легко тех, кто снова притащил его туда. О каком же месте я говорю? О том проклятом зарешеченном месте, где прекращается человеческое существование, где человек живет бездвижной жизнью, как та статуя барабанщика посреди улицы[134] или фигура ребенка с раскрытым ртом возле отделения полиции.

Хотя на сей раз охранники обошлись с ним по-другому, ограничились одними оскорблениями и пощечинами, этот случай разбудил в нем мучительные воспоминания. Он плакал в камере. Проклинал себя. Проклинал мир. Проклинал свои невзгоды. Потом, Чукву, он стал проклинать ее. А уснув той ночью, он увидел сон из прошлого и услышал ее голос: «Нонсо, ты погубил себя из-за меня!», и он вскочил с голого пола камеры, резко сел, словно эти слова шли к нему долгие годы и он только теперь услышал их в первый раз, через четыре года после того, как она их произнесла.

Эзеува, Джамике пришел внести за него залог утром третьего дня.

– Я тебя предупреждал: оставь ее в покое, – сказал Джамике, когда они вышли из отделения полиции. – Ты не заставишь ее силком вернуться к тебе. Оставь прошлое в прошлом и двигайся вперед. Уезжай в Абу или Лагос. Начни все заново. Ты найдешь хорошую женщину. Ты посмотри на меня. Сколько лет я провел на Кипре, я там нашел кого-нибудь? Я нашел Стеллу здесь. И теперь она станет моей женой.

Джамике – этот человек, склонный, казалось, к молчанию, – говорил и говорил по пути к дому моего хозяина, и все советы Джамике сопровождались перечислением всего, что он видел и сделал. Когда такси остановилось перед домом, мой хозяин поблагодарил своего друга и попросил, чтобы тот оставил его одного.

– Нет проблем, – сказал Джамике. – Я приду к тебе завтра.

– Завтра, – повторил он.

Обасидинелу, великие отцы в своей дипломатической прозорливости говорят, что танцор будет танцевать под любую мелодию, какую выберет флейтист. Безумие – танцевать под одну мелодию, а слушать другую. Сама жизнь научила моего хозяина этим суровым истинам. Но его утешил не только его друг Джамике, на которого он теперь полагался. Его утешал и я. И, неся эти слова в сердце, он отпер калитку и направился в свою квартиру. Его приветствовала жена соседа, которая перебирала бобы на подносе, он, тяжело дыша, пробормотал себе под нос ответное приветствие. Затем отпер замок и открыл дверь в свою комнату. Как только он вошел, отвратительный запах ударил ему в нос. Он посмотрел в том направлении, откуда доносилось громкое жужжание мух, и увидел то, что там было: мой-мой[135], которые он купил и наполовину съел в тот день, когда его задержали. В полиэтиленовую упаковку заползли черви, и на стол из тронутой тлением еды натекла жидкость, похожая на молоко.

Он снял с себя рубашку, положил в нее сгнившую еду, стер протухшую массу со стола и вынес рубашку на помойку. Потом он лег на кровать, закрыл глаза, руки положил на грудь и постарался ни о чем не думать. Но, Эгбуну, это почти невозможно, потому что разум человека – поляна в диком лесу, на которой хоть что-то, каким бы малым оно ни было, но должно пастись. Он не мог отвергнуть то, что пришло ему в голову, – свою мать. Он видел ее: она сидела на скамейке в саду, молола в ступке перец или батут, а он сидел рядом и слушал ее истории. Он видел ее, видел ее голову в ситцевой косынке.