Оркестр меньшинств

Он оставался в этом пространстве, на этом уступе между сознательным и бессознательным, пока не наступила ночь. А потом сел и позволил себе предаться мысли о том, что ему следует уехать из Умуахии, оставить все, что было здесь, в прошлом. Он думал об этом в тюрьме, даже еще до того, как эту мысль повторил Джамике. И я позаботился о том, чтобы она оставалась в его голове. Эта идея приходила к нему и уходила, как беспокойный гость, в течение тех двух дней, что он там провел. И теперь что-то – хотя он и не знал, что именно, – в посетившем его видении матери укрепило его в этой мысли. Может быть, его собственные слова, которые он не раз повторял отцу после смерти матери: ты должен забыть ее, чтобы жить дальше. Он несколько раз убеждал отца, говорил, что только ребенок цепляется за утрату. В особенности той ночью, когда отец, пьяный, зашел в его комнату. Немногим ранее они зарезали курочку для женщины, дочь которой была одногодкой с его сестрой и теперь выходила замуж. Может быть, отца это и беспокоило. Отец ввалился в его комнату посреди ночи в слезах и со словами: «Окпарам[136], я неудачник. Большой неудачник. Я не смог защитить твою мать, когда она лежала в предродовой палате, я не смог ее защитить. Не смог вернуть ее домой. Теперь твоя сестра – я не смог ее защитить. Что теперь моя жизнь? Перечень утрат? Неужели моя жизнь определяется теперь тем, что я потерял? Что я сделал не так? Кеду ихе нмере?[137]»

Вспоминая отца раньше, он думал о нем как о слабаке, о человеке, который не выдержал трудностей, который не знал, как не тащить на себе груз прошлого. Теперь ему самому стало ясно, что он цепляется за потерянное, за то, чем больше никогда не сможет владеть.

Он уедет. Вернется в Абу, к дядюшке, и забудет обо всем. Если что-то перекроилось таким образом, что теперь противится всяким изменениям, то он ничего с этим не может поделать. Его мир – нет, его прежний мир – перекроился и теперь не может измениться. Теперь возможно только движение вперед. Джамике вышел из края своего стыда, помирился с моим хозяином и теперь двигался вперед. То же и Ндали. Она стерла все записи, которые он оставил в ее душе, и начертала новые. В ней не осталось воспоминаний о прошлом.

И еще ему стало ясно теперь, что не он один хранил ненависть или полный кувшин обид, из которого с каждым его шагом-двумя в бурном путешествии по истоптанной тропе жизни проливалась капля-другая. Таких, с завязанными глазами, с кляпами во рту, испуганных до смерти, было много, может быть, все они были такими в этой земле, все в Алаигбо или даже в стране, где жили его соплеменники. И, возможно, каждого из них наполняла ненависть того или иного рода. Определенно. Наверняка какая-нибудь старая обида, как бессмертный зверь, была заперта в неразрушимых казематах их сердец. Они могут негодовать из-за перебоев с электричеством, из-за отсутствия удобств, из-за коррупции. Это, например, протестанты из ДВСГБ, те, кто был расстрелян в Оверри, кто был ранен в последнюю неделю в Ариарии[138], призывая к возрождению умершего народа, – они тоже, вероятно, негодуют, видя то, что умерло и не может вернуться к жизни. А те, кто потерял возлюбленного или друга? Наверняка в глубине своего сердца каждая женщина, каждый мужчина хранит обиды. Нет ни одного человека, который жил бы в полном мире с самим собой. Ни одного.

Его размышления были такими долгими, мысли – такими искренними, что его сердце согласилось с этой идеей. А я, его чи, утвердил ее. Он должен уехать, и уехать немедленно. И именно это принесло ему мир. На следующий день он отправился на поиски кого-нибудь, кто купил бы у него запасы в магазине и арендовал помещение. Домой он вернулся удовлетворенный. Потом он позвонил дядюшке, рассказал обо всем, что с ним случилось, о том, что должен покинуть Умуахию. Дядюшку его сообщение сильно взволновало. «Я т-тебе г-говорил, не в-возвращайся к этой женщине», – снова и снова повторял он. После чего он приказал моему хозяину немедленно ехать в Абу.

Несколько дней он собирал вещи, изо всех сил стараясь не думать о Ндали и своем сыне. Когда-нибудь в будущем он вернется, но сначала он должен заново обрести свою жизнь, и тогда он потребует сына. Так он и сделает, думал он, стоя в опустевшей комнате, которая недавно была полна, а теперь в ней остался только его старый матрас на полу.

Агуджиегбе, он собирался уехать этим вечером и никогда не возвращаться. Уехать! Он сказал об этом Джамике и теперь ждал, когда придет его друг. Он простится с Джамике и уедет. Он ждал возвращения миссионера после его проповеди, чтобы тот помолился за него, прежде чем он тронется в путь со всеми своими пожитками уже в машине.