«Орки» с Востока. Как Запад формирует образ Востока. Германский сценарий

Из-за социализации в период диктатуры ГДР Востоку постоянно ставят в упрек «непонимание демократии», а подчас и полностью отказывают в «способности к демократии». Не потому ли западно-немецкий историк Пер Лео приписывает Западу «державную гордость за демократию» и вещает о том, что «с Запада распространялась атмосфера моральной нетерпимости, которую противники демократии перманентно ощущали на Востоке»[132]. Со своей стороны могу заметить: во-первых, не надо объяснять, что такое демократия, тем, кто, часто с большим для себя риском, поставил диктатуру на колени. Более того, Восток понимает демократию даже лучше, потому что он не получил ее в подарок от американцев, а ему пришлось ее завоевывать. Или, как сказал Клаус Вольфрам: «Ни один восточный немец никогда не пренебрегал демократией, ни до 1989 года, ни после, – просто он распознает ее вернее и воспринимает более лично»[133]. Тем не менее Запад непрестанно старается делегитимизировать политический опыт Востока, твердя, что это исключительно опыт диктатуры. «Современная историография демократии в большей степени, чем какая-либо еще, пишется пером победителя. Тот, кто лишь недавно присоединился к демократии, тот, кто замешкался на правильном пути, не достоин и упоминания»[134]. Да, но у Востока есть не только опыт диктатуры, а значит, и не меньший политический опыт, напротив, его политический опыт гораздо богаче: опыт диктатуры, опыт революции и свержения, затем опыт прямой народной демократии и, наконец, опыт нынешней разновидности демократии – «постдемократии»[135]. Вследствие этого по логике вещей у него есть обширные возможности комплексного сравнения, что естественно позволяет видеть вещи иначе, а некоторые и зорче. Но Запад этого не понимает или, как обычно, не хочет признавать. Он быстренько решил «интерпретировать самоосвобождение Востока как победу Запада», внося тем самым свою лепту в неолиберализм[136]. А во-вторых, с 1990 года Восток, по сути, отстранен от реального участия и соучастия в развитии этой демократии, поскольку в реальности, а не формально, у него нет почти никаких шансов участвовать, представительствовать, входить или даже продвигаться в общественно значимых структурах. Не говоря уже о власти, деньгах и влиянии. Обвинение Востока во «враждебности демократии» на основании таких предпосылок не только цинично, оно еще и откровенно наследует существовавшие веками модели господства и дискурса, с помощью которых западный колониализм различных мастей стремится установить свою гегемонию. Сначала в поле зрения выдвигается превосходство письменной культуры, затем – истории, позднее – более высокого развития, а совсем недавно – превосходство в демократии: «We went from the sixteenth century characterization of “people without writing” to the eighteenth and nineteenth century characterization of “people without history” to the twentieth century characterization of “people without development” and more recently, to the early twenty-first century of “people without democracy”»[137][138].