«Орки» с Востока. Как Запад формирует образ Востока. Германский сценарий

Есть еще один фактор, восходящий к XIX веку, он появился с индустриализацией и сыграл значительную роль в формировании негативного образа географического Востока. В XIX веке почти все крупные промышленные предприятия Центральной Европы, которые были источником токсичных отходов, шума, грязи, строились на восточных окраинах, чтобы дым и выхлопные газы относились преобладающим западным ветром от разрастающихся индустриальных центров. Вследствие этого Восток не только уступает в развитии культуры, но еще и уродлив и грязен. И сегодня привлекательные жилые кварталы, как правило, расположены в западных районах, недалеко от центра, как, например, в Берлине, во Франкфурте-на-Майне или в Лейпциге, где также есть свой респектабельный или, по крайней мере, «топовый» Запад с кварталом Вальдштрассе, Музыкальным кварталом, с районами Шлейссиг, Плагвиц или Голис-Зюд. Здесь много старых зданий эпохи грюндерства[128], окруженных парками с водоемами, роскошными виллами, магазинами экологически чистых продуктов, аптеками натуральных препаратов, студиями пилатеса и йоги, улицами, свободными от интенсивного транспортного потока, короткими маршрутами к центру. Во многих смыслах и отнюдь не случайно это «западная среда», комфортная для жизни. Напротив, восток Лейпцига пользуется дурной репутацией как из-за неблагоприятных условий жизни, включая праворадикальные тенденции, так и из-за высокого уровня преступности, вследствие чего печально известный район Айзенбанштрассе официально объявлен зоной, где запрещено оружие. Радикальная социальная сегрегация осуществляется с максимальной скоростью именно в Лейпциге.

Как ни поразительно, но мнение, что Восток – место скверное, уродливое, грязное, разделяют и в других европейских странах. Вольфганг Бюшер описывает это как «континентальный сдвиг» в своей книге «Берлин – Москва. Пешее путешествие». «Восток – это нечто, чего никто не хочет для себя. ‹…› Когда я спросил в Бранденбурге, где начинается Восток, ответ был: с той стороны, в Польше, конечно. Спросил в Польше, в ответ: в Варшаве, Варшава, она уже на Востоке. Меня уверяли: Западная Польша и Восточная – большая разница, даже сравнивать нечего, сам, мол, увижу, когда пройду за Варшаву. Другой мир – провинциальнее, беднее, грязнее. Словом, восточнее. ‹…› В Беларуси все началось сначала, ‹…› Восток отодвигался все дальше и дальше, от Берлина до Москвы. Точнее, до Подмосковья, потому что Москва ‹…› снова Запад»[129]. Лет двадцать назад так еще можно было писать и думать. Февраль 2022 года разрушил и это.

Некоторое время я полагал, что мы на правильном пути, что сближение «тех, кто принадлежит друг другу», как надеялся Вилли Брандт, пойдет вперед. Самые важные должности в стране занимали восточные немцы: Ангела Меркель – канцлер, Йоахим Гаук – президент, Маттиас Заммер – спортивный директор мюнхенской «Баварии», ну и я в должности профессора немецкой литературы Новейшего времени в Лейпцигском университете. Между тем Гаук и Заммер, а теперь и Ангела Меркель сдали свои позиции. Я пока намерен остаться, но это ничего не меняет в сути коллизии между Востоком и Западом, которая в последние годы, хотя бы на отдельных площадках, обсуждалась публично. Если не брать во внимание чудовищный экономический дисбаланс, в глаза бросается мизерная представленность восточных немцев на ключевых общественных позициях. Циничная структурная, институциональная и прежде всего кадровая дискриминация на Востоке лежит в основе скрытого и явного раскола между Востоком и Западом. Доля восточных немцев на высоких постах в сфере науки, управления, права, средств массовой информации и бизнеса в настоящее время составляет в среднем 1,7 процента[130]! Достаточно одного примера, чтобы проиллюстрировать ситуацию: в настоящее время только один из 108 немецких университетов возглавляет восточный немец; по сведениям информационного бюллетеня Центра развития высшей школы (CHE) в марте 2022 года, «типичный руководитель университета – мужчина за 50, западный немец». Причины столь вопиюще малой репрезентативности я уже назвал, когда говорил о Йене. Их можно перенести и на все другие общественные сферы: если обобщить, то системные элиты, пришедшие с Запада, несомненно, пополняются только из своей среды[131]. Но ничто так сильно не напоминает Востоку о том, что он Восток, ничто так не навязывает ему отрицательную, ex negativo, «восточную идентичность», как это тотальное изъятие из социальной и экономической политики. Соответственно, Восток чувствует себя оскорбленным, когда в воскресных речах и прочих выступлениях говорят о многообразии, диверсификации, интеграции, инклюзивности, потому что его это никаким боком не касается.