«Орки» с Востока. Как Запад формирует образ Востока. Германский сценарий

Четвертая попытка. Говоря о Востоке, мы имеем в виду внутринемецкие отношения, медийное, дискурсивное, политическое конструирование «Востока» внутри Германии, той «Восточной Германии», которая странным образом в некотором смысле охватывает федеральные земли ныне Центральной Германии; существует, например, «Центральногерманское радио», созданное совместно Тюрингей, Саксонией и Саксонией-Анхальт. Возможно, в давние времена подобная двуединая конструкция Востока и Запада и имела бы историческое обоснование, но после 1945 года этот термин выглядит крайне подозрительно, а, скажем, для польских и чешских ушей может звучать даже угрожающе, ведь он как бы намекает, что далее к востоку от Одера и Нейсе все еще продолжается «в сущности Восточная Германия». В конце концов, Пассау расположен восточнее Восточной Германии, хоть он и на юге. Видите, как быстро перепутываются термины, хотя кажется, все понимают, о чем речь. А речь, собственно, о территории бывшей ГДР, особой географической области, которая имела всего три государственные границы и история которой тянется до настоящего времени, о «пяти новых федеральных землях», как ее долго называли после 1990 года, но и это прошло.

На момент написания текста новому статусу этой историко-политической и географической области тридцать два года. В отношении человеческого возраста тридцать лет – весьма символичная дата. Она знаменует бесповоротный конец молодости, порог, за которым иногда болезненный переход во взрослую жизнь. Это возраст, в котором человек, возможно, впервые становится исторической персоной: подводит итог былому, что́ и как прожито и сделано, и в то же время задумывается о смысле будущей жизни. Мировая литература изобилует персонажами, которые переживают этот возраст как решающий поворот в своей жизни, как освобождение себя для истинного бытия, но чаще как погружение в экзистенциальный кризис. Потрясающей силы образы созданы в произведениях Клейста и Кафки, Бальзака и Ингеборг Бахман, а также во многих других.

То, что применимо к человеку, можно смело относить к коллективу и обществу: возраст 30 лет – это время подведения итогов и определения точки своего нахождения, когда оглядываешься на прошлое и в то же время устремляешь взгляд в будущее. Большая часть публикаций 2019 и 2020 годов посвящена тридцатилетию революции и, соответственно, воссоединения, что говорит о важности взаимопонимания. Конец ГДР и политический слом 1989–1990 годов уже отстоят от нас на глубину тридцати лет. А историки определили, что все культуры через 20–30 лет переживают смену эпох, поскольку именно в этот период коммуникативная память начинает обращаться в память культурную. С возрастом воспоминания свидетелей исторического события крепнут и становятся решающим фактором в восприятии настоящего, иначе говоря, объем опыта растет, а горизонт ожиданий сужается[115]. Одновременно устные формы знания по возрастающей замещаются письменными, а на смену индивидуальной памяти приходят средства массовой информации[116]. При переформатировании политики памяти[117] тут же приоритетное место занимают политические вопросы современности.

На фоне этого, выходит, проблема не в «Востоке», а в связанных с ним примитивных, напрочь негативных или негативно окрашенных атрибуциях, бесконечных упрощениях, инсинуациях и доносах, от которых я уже устал. Поскольку о Востоке искусственно разносится ложь, я считаю, что одной из главных задач книги является радикальная «дезидентификация», в терминологии Жака Рансьера. Он понимает это как абсолютное право человека или социальной группы не принимать приписываемой им идентичности[118]. Этим правом я и пользуюсь здесь. Парадоксально, но такая группа должна сперва идентифицировать себя, чтобы суметь выступить против подобного присвоения. Более того, Восток нужно не только дезидентифицировать, но и дезинфицировать, чтобы он мог найти выход из грязного угла, в который его успешно загнал Запад, обеспечивая собственное благополучие.