На тихой глади озера отражаются старинные постройки. От налетевшего ветерка по воде пробегает мелкая рябь. Изображения древних башен и стен исчезают. И в памяти всплывают воспоминания. Кажется, нет трех десятков лет: те же сосны и ели, кривые северные березы, мох и трава. Из-за этих вот гигантских валунов выйдут сейчас стриженые мальчишки в белых робах с синими воротниками. Впереди, как всегда, будет идти Саша Чеулин. За ним наша совесть, правдолюб Ваня Балуев. Дальше — весельчак и насмешник Коля Могильченко, лихой танцор Аршак Осепян, серьезный и вечно задумчивый Витя Максимов… Все — радисты.
Ветер стих, рябь на поверхности Святого озера исчезла, заискрилось солнышко в то памятное утро — утро парада бывших воспитанников школы юнг Военно-Морского Флота. Застыли в строю ветераны и молодые моряки. Раздаются слова переклички:
— Ларинин Евгений!
— Есть!
— Максимов Виктор!
— Есть!
— Чеулин Александр!
— Погиб смертью храбрых в боях за свободу и независимость нашей Родины!
— Балуев Иван!
…Опять порыв ветра смешал, растворил четкие контуры старинного кремля… Опять нахлынули воспоминания…
Морзянка отстукала:
"Окружены… Погибаем!.. Не сдаемся…"
И всё. Больше ни звука.
Каждые сутки в одно и то же время мы выходили на связь. Молчал приемник. Все сильнее тревога, безысходнее горечь. Спазмы перехватывали горло. Но моряки не плакали. Хотя и не грешно было смахнуть слезу. Погиб друг. Радисты узнали его по почерку. Это он передал последние слова: "Окружены… Погибаем!.. Не сдаемся…"
С морскими разведчиками ушел на вражеский берег мой друг Саша Чеулин.
Ушел… Мы ждали от него сигнала. И не дождались. Казалось, всё. Бесследно исчезли наши разведчики…
Но через несколько лет довелось встретиться с человеком, который по немецким архивам узнал судьбу юного разведчика Саши Чеулина и его товарищей. Раненные, они были растерзаны овчарками. Фашисты боялись их даже мертвых. Саше тогда было шестнадцать лет.
В молчании останавливаюсь у могилы Неизвестного солдата, и перед глазами проходят погибшие мальчишки, мои сверстники, могилами которых стали студеное море и безымянные сопки Заполярья.
…А перекличка продолжается.
— Балуев Иван!
— Есть!
Да, ты здесь, мой верный друг, светлая душа Иван Балуев. Смелый, добрый, готовый поделиться последним куском хлеба и последней каплей воды.
Минувшей осенью от Ивана пришло письмо. Все лето он работал на тушении пожаров в тайге.
"…C Севера я приехал в ад кромешный. Весь август кругом жарища, каждый день — в дыму. В отдельные дни видимость была 50–70 шагов. Представляешь, как "легко" дышится — совсем как при артналете. Старая закалка помогла, спасли лес…"
Да, в жаркое лето семьдесят второго года мой друг, бывший юнга, снова был там, где проверялись сила и стойкость духа!
А после парада в далеком беломорском поселке раздался ружейный залп в честь открытия памятника погибшим юнгам. Ветер разнес эхо салюта над гладью Святого озера, будто повторяя:
— Они не забыты!..
И не будут забыты, потому что крепка дружба бывших юнг флота.
…Пропадают контуры Соловецкого кремля. Все дальше и дальше уплывает от нас каменистая гряда острова. Нет, это мы уходим от него. Звучит песня, созданная юнгами о своей морской школе:
За кормой теплохода "Татария" зеленая волна. Она убегает к Соловецкому острову, который стал далекой, едва различимой точкой.
Прощай, далекая юность! Прощай, сказочный, былинный край!
ВСПОМИНАЮТ ПИСАТЕЛИ
Леонид СОБОЛЕВ:
…В Новороссийске я видел на сторожевом катере пулеметчика пятнадцати лет — Васю Авксентьева. Его просто подобрали в море: шел из Севастополя транспорт с семьями, налетели немецкие самолеты, мать Васи убило, а его взрывом выкинуло за борт. Пять часов он в холодной воде продержался. Мальчик был крепкий и к воде привычный — севастополец. Командир катера зачислил его воспитанником — сирота, куда ему деваться? И стал Вася патроны к пулемету подавать. А потом, когда высаживали в Новороссийск десант, он заменил в бою убитого пулеметчика. Там при высадке катер подбили у самого берега, он запылал. Вася вытащил из огня свой пулемет и по горло в воде дотащил его до берега, залег и опять бил фашистов… Награжден медалью "За отвагу".
Борис ЛАВРЕНЕВ:
Василия Некрасова увезли в госпиталь. (…)
Покрытые детским пушком, его щеки горят от волнения и легкого жара, сконфуженная улыбка морщит круглый ребячий нос, но в глубине глаз появилась какая-то новая искорка. Такие искорки бывают в глазах молодых орлят, впервые взлетевших самостоятельно в высокое небо и узнавших гордую радость полета.