Орлий клёкот: Роман в двух томах. Том второй

И вдруг, за высокой стеной кукурузы — могилы. Обвалившиеся, все в верблюжьей колючке и низкой, полусухой лебеде. Они, эти могилы, шли к горизонту, удручая ветхостью своей, которая как бы оттенялась буйной, более роста человека, полной жизненных соков кукурузой. На многих колючках и, особенно, на пожухлых кустиках заморышей-деревцев, висели безжизненно цветастые лоскутки. И свежие, и давние, обесцвеченные солнцем. Рассказывал об этих могилах Ивану отец, осуждая недальновидность тех, кто позволил хоронить погибших басмачей, упрямо и бесполезно штурмовавших занятые красноармейскими отрядами городские крепости. Пулеметы косили воющую толпу мусульман, веривших, что гибель в бою с неверными — прямая дорога в рай. Тем, кому еще не даровал Аллах той дороги, в перерыве между штурмами хоронили тех, чьи души упокоились в райской благодати. Спешили. Таковы наказы Корана и шариата. Сейчас могилы эти — священные места. Все, что возможно, в долине перепахано, год за годом от сухоземных песков откусываются гектары и превращаются в изобильные оазисы, а могилы остаются неприкосновенными.

«Живут, значит, в памяти народа. Отчего? Говорят, басмачами пугали детей. Долгие годы пугали. Отчего же следы их не стерты?..»

— Вот так повели людей дружной семьей с ликующей песней в светлое завтра. Покосив добрую половину. Остальные со страху что хочешь запоют. Любым голосом, любым тембром…

Это говорил Сильвестр, давно уже стоявший за спиной Ивана; Иван не замечал и не чувствовал его, оттого вздрогнул от прервавшей раздумья неожиданной громогласности; а уловив смысл того, о чем говорил Сильвестр, даже опешил и с явным удивлением и непониманием уставился на доморощенного разоблачителя.

А Сильвестр продолжал:

— Туп да глуп народ, сам своей выгоды не понимает, вот тут и подсказка: кнут да дыба в прошлые века, потом пулеметные строчки, а дальше мы уж с тобой, Иванушка, свидетели, — Сибирь и Север в колючей проволоке. Что, поджилки ослабли? Не пялься, теперь за мысли и слова не ссылают. Пока не ссылают. Вот и спешим сказать свое, нашего поколения слово. Ты помнишь у Грановского: мы не можем смотреть в прошлое время иначе, как с точки зрения настоящего. Каждое поколение приступает к истории со своими вопросами. И еще он говорит: в судьбе отцов мы ищем и объяснение собственной судьбы.

Нет, Иван не читал Грановского, но философские эти мысли, в иных, конечно, словосочетаниях, он встречал у многих авторов и идея эта ему импонировала, возвышала в глазах (как же, он — представитель поколения со своими мыслями, со своим суждением), он всегда старался держаться своего мнения в любых жизненных ситуациях, но он ни разу не покусился, даже в мыслях, на основы основ общественной идеологии, вполне принимая господствующее мнение, что во всех смертных грехах виноват один. Ну, может быть, еще несколько злодеев-перерожденцев. А Сильвестр вон куда замахнулся! Нет, не привычно вести подобные разговоры. Страшновато. И Иван, ухватившись за то, что Сильвестр вспомнил об отцах, круто повернул разговор:

— Что-то не видел я твоего отца на вокзале. И матери. Бабушка одна.

— Бабушка была. Я — продукт стариковской шалости святого семейства. Есть у меня брат по матери.

— Единоутробный? Да?

— Так, если — так. Он твоему отцу едва ли не ровесник. Здесь где-то госпиталь возглавляет. Темник — фамилия. Грех девический маман. А предок, я так думаю, — чего-то испугался. Видел я его. К вагону шагал и вдруг — шмыг обратно, — и вдруг спросил иронически: — А тебя какого ляда во солдаты пихнули? Сын генерала — генерал.

— Да. Это так…

Он не захотел откровенничать с этим самоуверенным парнем, который, хотел того Иван или нет, брал над ним власть. Не как над другими, не с нахальной настырностью, а исподволь, легонько, чему внутренне противился Иван, но открыто пока не восставал.

— Пойдем, швырнем картишки, — предложил Сильвестр, понимая вполне, отчего так неопределенен ответ. — Чуваки безделием мучаются.

Не хотелось Ивану играть «в дурака», но он не отказался.

Глава шестая

Шел второй месяц головокружительной спешки. Пока еще не понимаемой почти ни одним из парней. Ну, допустим, стремительный подъем — куда ни шло, если рассудить. Приучают начинать солдатский день без волынки. Ну а потом пошло-поехало. Где нужно, где вовсе зря, но все одно — беги. Прибежал в столовую на завтрак, а там дежурный по учебному пункту. Давай придираться: и строй ранжира не блюдет, и пряжки ременные «до пупка» свисли, и пятое, и десятое. А всем ясно, что заготовщики не успели все положенное расставить на столы. И дальше такое же. Принеслись сломя голову на стрельбище, а там еще прежний взвод не отстрелялся. Давай порядок упражнения какой уже раз долдонить. Зачем?