Орлиное гнездо (СИ)

Она пришпорила лошадь и опередила Корнела на два корпуса; дальше поехала рядом с мужем, но с ним уже не говорила, а молчала. Тот тоже понимающе молчал, не желая нырять в то озеро кипящей серы, которое сейчас представляли собой мысли Марины. Хотя сам Василе Поэнару еще менее мог питать дружеские чувства к Корнелу – но по натуре он был не воин, а скорее приспособленец, вроде саксонцев, которые уже теперь восстанавливали свое поруганное хозяйство, даже не помышляя об ответном ударе. Во всяком случае, своими силами.

Семиградцы не столько честь свою оплакивали и жизни товарищей, сколько торговые связи и преимущества, унесенные валашским огнедышащим драконом.

Корнел тоже погрузился в задумчивость – сладко-тревожную; и холод, холод подбирался к его сердцу, пока он ехал все дальше на север – в страну лесов, диких зверей и гордыни, выпестованной скалами и одиночеством. Мысли о жене утешали его и согревали – как мысль о далеком очаге утешает скитальца; но хватит ли этой любви, чтобы растопить вечные снега Трансильвании?

“Иоана – дочь Кришанов, - думал Корнел. – Моя Иоана вечно пребудет дочерью Кришанов… Что время и наша разлука сделали с нею?”

Он вспоминал прекрасную, нежную и кроткую жену, которая кланялась в письме любимому господину и ласкала его, – и не мог вообразить себе дочери рыцаря, принцессы орлов, свивших гнездо в скалах, которые ее родили и вскормили…

“Что я скажу ей? Мне столько нужно сказать… Как уговорить оставить замок? Однако же она моя жена, и должна мне повиноваться! Но как бы я не хотел неволить Иоану, ведь я ее люблю - и не хочу, чтобы она зачахла со мной!”

Теперь вдруг с ним поравнялась Катарина – старые Кришаны ехали позади детей; и Корнел с готовностью и всею учтивостью повернулся к высокородной госпоже. Катарина более, чем кто-либо другой в семье, напоминала ему Иоану: темные волосы светлее, чем у дочери, глаза карие, но с такою же прозеленью, а черты удивительно похожи. В молодости госпожа Кришан, несомненно, была такой же красавицей, да и сейчас еще оставалась красива; и такое же женственное очарование, покоряющая мягкость были в ее фигуре.

- Я хочу выразить тебе свою благодарность за спасение Марины, - прошептала Катарина, коснувшись его руки. – Ты самый храбрый юноша из всех, кого я знавала, - а я повидала немало храбрецов!

- Ты видела войны, госпожа? – спросил Корнел. Тут же поперхнулся от неловкости; Катарина рассмеялась, точно рассыпались жемчуга.

- Я повидала много битв, - ответила она. – Таков удел всех благородных женщин нашего времени – благословлять своих рыцарей на пролитие рек крови, хотя, видит Бог, женщинам отвратительно убийство!

- Рыцарство и есть убийство, - вырвалось у юноши. – Битвы с врагом без пощады!

Катарина глядела на него с материнской жалостью.

- В твоих словах большая ошибка, мой друг, - проговорила она. – Резня без пощады – это не рыцарство, а варварство. Бог благословил тебя прежде всего защищать и хранить то, что тебе вверено, - а не вырезать до последнего человека селения, в которых тебе не угодила кучка непокорных!

Корнел вспыхнул:

- Ты наговариваешь мне на князя? Я исполняю мой долг!

Катарина покачала головой.

- Не наговариваю, - ответила она. – Я лишь хочу напомнить тебе, что наместник Божий – это орудие любви, а не смерти… Ты тоже орудие своего повелителя, и так и должно быть; но ты не слепое орудие, не раб, ничтожный духом и любовью. Подумай об этом, пока у тебя есть время.

Корнел снова вскинулся – но тут же присмирел, опустив голову; а Катарина коснулась его плеча и уже больше не нарушала молчания, улыбаясь грустно, восхищенно… с сожалением, будто о несбыточном. Если бы у нее был такой сын, как Корнел, и она воспитала бы его как истинного сына своего рода!

А Корнел бросил взгляд на ее профиль – и вдруг вообразил себе прожившую жизнь Иоану: сожаления о несбыточном на ее челе… У Корнела был слишком пылкий и богатый ум для простого нерассуждающего рубаки. Да такого рубаку едва ли полюбил бы и мудрый князь.

Он снова начал думать об Иоане – сладко и горячо; ласкал ее мыслью с робостью, как потерянную и возвращенную драгоценность. “О, только не отвергни меня, - молил в душе Корнел. – Только останься для меня прежней!”

Когда Корнел и Иоана увидели друг друга вновь, они друг друга не узнали. Как будто каждый прожил жизнь, неведомую другому.

Корнел застал Иоану одну – она приветствовала его в большом зале, из которого ушли все, как будто ни одна душа в замке не хотела помешать встрече влюбленных.

Иоана писала Корнелу, что целует ему руки, - но вместо этого он сам благоговейно опустился на колени и прижался поцелуем к ее смуглой руке; потом поднялся и крепко обнял свою жену, припав своей прекрасной головой к ее груди. Она всхлипнула, наслаждаясь его забытой силой, - и Корнел встал во весь рост, оказавшись выше ее; он приник к ее губам.

Они долго не отрывались друг от друга. Потом Иоана прошептала, улыбаясь и плача на плече мужа:

- Твои поцелуи изменились… Ты возмужал, - и она с нежностью разгладила его молодые усы. Корнел рассмеялся, сам чуть не плача от радости: