Орлица Кавказа (Книга 1)

Не угодишь - и конец тебе - все в высочайшей воле и прихоти. Государь волен сказать: мол, статс-секретарь оказался неблагонадежным, и кем еще угодно, мог даже обвинить в измене, в выдаче государственной тайны, англичанам ли, французам ли, немцам ли... Тогда хоть ложись да помирай. Да самое немыслимое обвинение было бы приговором в устах царя... Изменил, выдал наши политические виды, не Западу, так Востоку. Персии, например, продался за злато-серебро, и персы, скажем, пронюхав об этом, понапихали свои драгоценности в европейские банки, распахнули им объятья, а нам показали от ворот поворот...

Или приписать бедному статс-секретарю, что он оповестил за подкуп злейших и извечных врагов славянства - османов о военных намерениях империи, ценой неисчислимых жертв утвердившейся на Черном море, прорубившей еще одно, южное окно в Европу и на Восток, дескать, османцы, будьте начеку, царь собирается в такой-то срок двинуть армаду в ваши проливы.

Как бы то ни было, скрип двери заставил вздрогнуть старого статс-секретаря. Это было естественно! Что бы ни сулила встреча с государем, милость или гнев, трепетать перед его величеством было естественным состоянием верноподданного.

- Что с тобой, генерал?

- Благодарствую, ваше императорское величество... Я> право, ничего...

- На тебе лица нет... Или нездоров?..

- Никак нет, государь...

- Что ж дрожмя-дрожишь?

- Признаться... я испытываю волнение...

- То есть?

- Я все переживаю: будь то отрадные новости или безотрадные.

- Что ж, все не слава богу?

- Думаю, как воспримете их вы.

- Да, есть от чего волноваться...- При таком ответе придворный генерал мог воспрянуть духом, вздохнуть с облегчением.

- Да, ваша честь, надо бы утихомирить окраины, чтобы и самим не волноваться. Внушить сынам отечества, что есть у нас и пасынки, от которых добра не жди! И потому сугубо важно обеспечить порядок здесь, в сердце империи, чтобы и окраинам было неповадно распускать крамольный язык!

Доверительный тон царя несколько успокоил статс-секретаря. И он, поначалу запинавшийся, чуть осмелел и бодро поддакнул:

- Верно, государь... надо избавить империю от этих потрясений...

- Да, да, избавить, покончить, но - когда? Вот в чем вопрос...

- Вашей высочайшей волей, полагаю... в скором времени...

- Этому конца не видать...

- Что ж поделать, государь,- сочувственно вздыхал старый служака, ощущая верноподданническое блаженство и стремясь выказать наивозможную преданность.

- Водворение порядка в империи,- говорил он,- требует твердости и выдержки, присущей именно вам, государь. Император усмехнулся.

- Да ты, я вижу, политик...

- Вашей милостью, государь, научены...

- А не пойти ли тебе в министры?

- Увы, нет...

- Что ж так?

- Я привык находиться в священной близости от царственной персоны.

- А ты, однако, горазд на язык...

- Вы преподаете мне бесценные уроки...

Государь, при всей своей твердокаменной суровости, и сам, казалось, ударялся в сантименты.

- Я и сам прикипел к тебе сердцем, братец. Ты с самого начала мой первый советчик и помощник.

- Дай бог вам многие лета...

- Да уж, многие...- вздыхал государь, скрипя сапогами, окидывая взором карту, напоминавшую ему о смутах и мятежах, заговорах и покушениях...

Кавказ, Зангезур, гёрусский каземат, взбунтовавшиеся узники, гремящие цепями - мысль обо всем этом вновь начинала раздражать государя и благодушное настроение его, к великому удивлению генерала, неожиданно омрачилось.

- Стало быть, здесь, - взор его впивался в отдаленную точку на карте,помимо узников-инородцев, не обходится и без соучастия наших православных солдат, мужицких детей которые не прочь променять патроны на вино!..

Государь проследовал к себе в кабинет. Статс-секретарь подумал: "Не надо бы мне класть сверху "кавказское" донесение..."

Глава пятьдесят седьмая

Разумеется, государь насмотрелся на такие запечатанные сургучом пакеты за время своего правления. И не раз ему, сосредоточившему всю власть в руках, приходилось прибегать к вооруженной силе, чтобы топить в крови бунты и мятежи.

И всегда душители были "правыми", душимые - "неправыми". Лес рубят - щепки летят, - таково было разумение его величества. Он, царь волею и милостью божьей, слыл непогрешимым и непререкаемым.

Казни, пытки, ссылки, - все было в глазах правящей верхушки проявлением справедливой высочайшей воли. И государь, и послушные исполнители его воли, гнувшие шею перед ним, выглядели воплощением праведной Фемиды...