Орлица Кавказа

— Как можно, — сказал Карапет, совсем сбившись с толку. — Он большой начальник. Я нахожусь у него в услужении. Завтра будете на его месте, я точно так же буду служить вам. Такова наша доля.

— Послушай, ключник, — сказал я как можно строже, хотя это удавалось с трудом, — не прикидывайся ягненком. Не может быть, чтобы у человека не было друзей, с которыми приятно прогуляться в полночь, поговорить о том о сем, поспорить, посмеяться.

— Ну, какие там ночные прогулки с друзьями, — опустив голову еще ниже, тихо ответил Карапет. — Ночью я на работе, всю ночь бегаешь от одной камеры к другой, днем еле ноги волочишь… А вы говорите, друзья, ночные прогулки.

— Как-то странно, — сделав озадаченный вид, воскликнул я. — Очень странно… Мне вчера ночью показалось. Нет, теперь вижу — это был не ты вчера… Кстати, а кто такой Аллахверди?

Так я его мучал, ожидая, когда, наконец, ему это надоест, и он, сорвавшись, станет посмелее. Я люблю человека, когда ему все надоедает: прежнее платье, прежние отношения, прежние привычки. Я заметил, что самые смелые поступки человек делает, когда ему все надоедает. Благословенно это человеческое качество!

— Что вы играете со мной в кошки-мышки? — заговорил Карапет, когда ему надоела собственная трусость. — Узнали что-то, так хватайте меня, бросайте в тюрьму, расстреливайте. Что вы издеваетесь надо мной? Вы совсем мальчишка, и не думайте, что я побоюсь вас!

— Наконец-то! — улыбнулся я.

— Только об этом прошу вас, — уже тише проговорил ключник. — Вы мою жену не трогайте! Мою Айкануш! Клянусь богом, она тут ни при чем, она ничего не знает.

— Не беспокойся, Карапет, — сказал я грустно, сам не знаю почему. — Я не знаю твоих друзей, не знаю, кто ты сам. Я тебя вызвал, чтобы допрашивать, но ничего так и не узнал, понял ты меня? Это первое. Второе: дай знать своим, что здесь живут русские, которых называют „новыми мусульманами“. Это ваши настоящие друзья. Их не надо бояться! Помогите им перебраться к Гачагу Наби, а то здесь их могут арестовать. А теперь ступай, и никому ни слова о том, что я тебе сказал.

Карапет попятился вначале медленно, потом быстро повернулся и двинулся к выходу.

— Погоди, — крикнул я. — А что ты будешь делать с планом тюрьмы? Ты хоть знаешь, как его чертить? Ключник молчал.

— Послушай, — сказал я раздраженно. — Оставь свое упрямство, а то вместе помощи, закую тебя сейчас в кандалы. Так что будешь делать с планом?

— По правде говоря, я не знаю, — произнес он. — Никогда такими вещами не занимался, да и неграмотный я.

— Ну, хорошо, я помогу вам. Завтра вечером будь здесь часов в пять… Ступай, а проговоришься — пеняй на себя!

Самому мне до сих пор непонятно, с чего я вызвался помогать этим разбойникам! То ли скучно мне было, то ли симпатичны мне люди, которые хотят быть независимыми и смерть предпочитают рабству. Но как бы там ни было, а я тотчас же отправился к капитану Кудейкину. Мы много выпили, я постоянно хвалил его острый ум, редкую изобретательность, говорил, что ни разу не видел, чтобы тюрьмы содержались в таком порядке. Соблазнил я таким образом „око его величества“, и тот повел меня по всей тюрьме, беспрерывно хвастаясь. Порядок у него и в самом деле был образцовый.

— Небось, „кавказская орлица“ запрятана в самом надежном месте?

— Разумеется, — сказал капитан и испытующе посмотрел на меня. — Хотели бы посмотреть, как она устроилась? — задумчиво произнес он.

— Да нет, — ответил я, поняв его тон. — Мне это совсем ни к чему.

— Ну, вот теперь вы все видели, пора и отметить это! — сказал он, успокоившись.

Вечером, с трудом припоминая события дня после долгих возлияний с капитаном, я все же смог начертить более или менее сносный план тюрьмы. Единственное, чего я пока не знал, где содержат „кавказскую орлицу“, но за это был спокоен. Как бы малограмотен ни был Карапет, если растолковать ему смысл чертежа, он угадает и покажет, в какой из камер находится эта великая бунтовщица».

Глава тридцать первая

Гачаг Наби не знал грамоты, никогда не держал в руках азбуки, но огромная ответственность, которую он чувствовал за тех, кого повел в бой против насилия, развила в нем самостоятельность ума; постоянная опасность выработала изобретательность, быстроту мысли и редкую осторожность, вернее сказать мудрость. Как ни торопили его близкие и наиболее горячие друзья с открытым выступлением против царских войск, как ни укоряли его иногда за дружеским застольем за нерешительность, он стоял на своем: восставшим нужно все время маневрировать, передвигаться, нанося удары то с одной стороны, то с другой. К началу осени Гачаг стал готовиться к переходу через южную границу. Скажем, что впоследствии это постоянное перемещение стало основой его тактики. Переждав зиму на юге, весной он возвращался в родные края, нагоняя ужас на местную знать, приводя в трепет войска и жандармерию, вселяя надежду в народ.