Орнамент

Пасху, сколько себя помню, я любил, пожалуй, даже больше, чем Рождество. И всегда старательно к ней готовился. Прутик с нашей вербы, увешанный желтыми сережками, словно напоминал мне, что зима ушла окончательно, а если бы и вернулась, это был бы лишь мартовский или апрельский каприз, который я еще в детстве научился прощать природе. Холодные весенние дни я даже не принимал в расчет. Зеленый четверг всегда был для меня зеленым, в этом никто не смог бы меня переубедить. Я так сильно ощущал весну, что это прямо бросалось в глаза, а поскольку нечто подобное происходило и с другими, то люди, знавшие эти ощущения с детства и, даже став взрослыми, не забыли их, придумали весенние или пасхальные каникулы. На Зеленый четверг подвязывали колокола, это было нужно для того, чтобы усилить напряжение. Великая пятница была в черном. Женщины и девушки, покрытые темными платками, внешне должны были пробуждать печаль, но в глазах у них сверкали лучики света, и потому они прятали свои взгляды, черный цвет производил впечатление завесы, которая скрывает что-то слишком уж живое. Мы шли помолиться к Гробу Господню. Вырезанный из черешневого дерева, выглаженный пальцами резчика, Христос лежал среди цветов, словно в любой момент готовый подняться и доказать нам, что он, собственно, вовсе и не умер, что сама смерть — всего лишь как зимний сон, в котором природа набирается сил для того, чтобы снова пробиться из земли и расцвести. Надо подождать еще один день — и вот уже Белая суббота, она белее других суббот, самая белая из всех дней. Колокола зазвенят, и мы побежим к ручью умываться. Всех охватывает ощущение настоящей чистоты, наружной и внутренней, поскольку еще раньше, я забыл об этом упомянуть, мы сходили к исповеди. Многое я отдал бы сегодня за такую субботу, за пасхальную неделю, за то, чтобы мне и сегодня кто-нибудь отпустил грехи, а я, как меня учили, мог бы таким же образом отпускать их другим. Не могу забыть радости, которую приносило мне отпущение грехов. Меня часто пугали образом Бога карающего, и тогда мне приходилось его смягчать; Бог все-таки не может быть заинтересован в том, чтобы меня наказать, поскольку наказание, пусть и заслуженное, может вызвать в нас не больше, чем чувство успокоения, но никак не той радости, которую и виновному, и тому, кто имел право судить и наказывать, приносит минута отпущения. Словно мы кому-то, скажем, плохому человеку, хотели показать, что он, в сущности, не такой уж и плохой, что он всего лишь совершил ошибку, что мы все равно видим в нем своего брата. Где-то тут и начинается справедливость. Это кажется простым, но действительность бывает иной, человек сложен.