Осада

— Фюрер обнародовал заявление, в котором громогласно заявил, что он не сдаст русским Будапешт ни при каких условиях. — Газета зашелестела в руках адвоката, затем он встал и отряхнул брюки на коленях. — Я бы не посмел побеспокоить вас, мой господин… — тихо добавил адвокат. — Эта газета попала ко мне совершенно случайно. Пока вы ее всю не просмотрите, я ее никому не отдам…

Занавеска отдернулась, и тень со стены исчезла.

Лёринц Шани горько усмехнулся. «Поздно уже… Так дальше невозможно… Прости меня, господи…» На глаза Шани снова навернулись слезы. В левом кармане у него лежала краюшка хлеба. Шани отломил от нее крохотный кусочек и положил в рот.

В голове билась мысль, что ему обязательно нужно поговорить с женой и дочерью.

Шани вздохнул и почувствовал, как револьвер оттягивает ему карман, однако поправлять его не стал.

Эстер, конечно, поймет его. Хорошо, если не нужно будет долго объяснять ей, что дальше для них жизни нет и быть не может.

В памяти Лёринца снова всплыла фигура человека в военной форме, которого он увидел несколько дней назад. Шани никак не мог припомнить, где он видел раньше этого человека, чье лицо было чем-то похоже на лицо адвоката. Шани довольно долго ломал над этим голову и вдруг вспомнил: «Это же герцог…» Вспомнил и беззвучно рассмеялся. Они тогда как раз ужинали. Эстер наколола на вилку картофелину, сваренную в соленой воде. «Что ты смеешься? Над чем?» — раздраженно поинтересовалась жена. Какое-то шестое чувство подсказало Шани, что ему не следует рассказывать жене эту историю. «Извини, дорогая, я просто вспомнил одну смешную историю…» — оправдался он. Однако Эстер этот ответ, видимо, не удовлетворил. Она погремела вилкой о тарелку и, обронив: «Прошу прощения…», демонстративно встала из-за стола.

«Она, конечно, поймет меня…» Лёринц уставился на распятие и тяжело вздохнул. «Господи, помоги мне…»

С этим так называемым герцогом он встретился в Париже еще в двадцатых годах на одном вечере, на котором как раз и выяснилось, что тот вовсе не герцог (у настоящего герцога он только служил мальчиком). Герцогом же они шутливо прозвали официанта из ресторана, которого хозяева пригласили обслуживать гостей на вечере. Случилось так, что герцог-официант узнал своего бывшего ученика и, обслуживая того, нарочно обварил его супом, а затем с возмущением закричал: «Это я герцог, а не ты!..»

Получился комический скандал, закончившийся тем, что и мальчика и официанта выставили из дома. И вот теперь, вспомнив эту историю, Шани почувствовал, что ему нужно было над этим не смеяться, а, скорее, плакать, так как судьба бедного Герцога ожидает теперь и его самого.

«Бедный Шани…» Лёринц сокрушенно покачал головой и снова уставился на распятие таким умоляющим взглядом, будто хотел, чтобы господь подал ему какой-нибудь знак. Однако тот никакого знака не подал.

Шани с трудом поднялся с коленей, слушая, как потрескивают суставы ног.

«Как-никак пятьдесят шестой годик пошел…» Тяжело вздохнув, он пожалел, что ему не больше. Постояв несколько секунд перед алтарем, он перекрестился и вышел из-за занавески.

Жена ожидала его перед занавеской. Даже не взглянув на мужа, она как бы мимоходом заметила:

— Что с тобой, Лёринц? Ты так неожиданно ударился в богомолье… — И она мигом скрылась за занавеской.

Щеки у Лёринца Шани покраснели, будто ему кто отвесил две-три добрые оплеухи. Протянув руку за занавеску, он хотел было отодвинуть ее и сказать жене: «Эстер, после молитвы удели мне несколько минут…», но, встретившись взглядом с адвокатом, передумал: «Я начинаю становиться таким же, как и все эти…»

— Слушаю вас, мой господин… — Адвокат с доверительной улыбкой протянул Шани газету, отвесив при этом уважительный поклон. — Замечательные новости, мой господин. Право, замечательные!..

— Спасибо… — Лёринц жестом отстранил руку адвоката. — Возможно, попозже я почитаю это, а сейчас у меня ужасно разболелась голова.

— Я ни за что на свете не осмелился бы вас беспокоить, сударь… Может быть, вам что-нибудь угодно, так я мигом…