«Осада человека». Записки Ольги Фрейденберг как мифополитическая теория сталинизма

Фрейденберг изображает их состояние как невозможную при жизни гармонию – несмотря на подробно описанные физические страдания матери и страшные бытовые условия. Для дочери это была возможность искупления, которая осталась недоступной другим блокадникам, находившимся в том же положении, но не обладавшим психологическими и риторическими ресурсами мифологического мышления40.

В одном из таких описаний Фрейденберг создает картину «полного духовного и биологического единства» – слияние души (дыхания) и тела матери и дочери в единое целое:

Мы пережили все счастье новой встречи. Наши сердца исходили от любви. Голова к голове, прильнув друг к другу, мы ловили дыхание одна другой, мы упивались чувством бесконечной близости и полного духовного и биологического единства. <…> Нет, теперь уже нам не оторваться! Эта была основа моя, ткань моей жизни. Все, что звалось мною, было в ней (XIX: 163, 71).

Фразеологический оборот «счастье новой встречи» указывает на образ райской жизни после смерти.

В новой жизни мать и дочь меняются ролями – дочь ухаживает за матерью и ее парализованным телом как за ребенком: «Я ее причесывала, мыла, содержала в чистоте и сухости. Я коски ей заплетала вокруг головы» (XIX: 163, 71). «Гладила и ласкала ее седые волосы, заплетенные в коски с ленточками» (XIX: 165, 77).

Как и в других описаниях блокадного тела, большое место занимают еда и испражнение, но в рамках метафоры матери и ребенка (с уменьшительными суффиксами) эти отправления лишены отвратительного. Дочь кормила мать каждые два часа, с ложки, «кашкой»; «два раза в этот день я убирала ее жидкий стул, обмывая тепленькой водой» (XX: 179, 103).

Эта картина жизни в перевернутом мире получает завершение в поразительном эпизоде, когда дочери кажется, что она присутствует при своем рождении:

В ночь на 28 марта, в ту самую ночь, в которую 54 года тому назад мама в муках меня рожала, в эту ночь я присутствовала опять при страшных родильных муках 84-летней женщины. Как-то она подозвала меня и сказала:

– Выпусти мне дитя из живота!

Я проходила теперь через единственное из страданий, недоступных человеку. В эту ночь я видела свое рождение (XX: 176, 99).

Мать страдала от боли в животе, и в день рождения дочери, в помраченном сознании, ей казалось, что она испытывает родовые схватки (по крайней мере, так восприняла эту ситуацию Фрейденберг).

С этого момента мать почти непрерывно кричала от боли, и Фрейденберг описывает, как, живя в той же комнате, она должна была при этих криках есть, пить, подметать пол, мыть кастрюли, чистить зубы. Ей казалось, что она сходит с ума (XX: 178, 100).

И в это время, как и во всю блокаду (по крайней мере летом и осенью), Фрейденберг продолжала работать41. В последние дни жизни матери она читала лекции об «Илиаде» в Институте Герцена. Но и без этого неудивительно, что страшные описания смерти матери исполнены мифологическими мотивами: Фрейденберг не умела отделять непосредственное восприятие жизни и научную теорию.

Как писала Фрейденберг в книге «Поэтика сюжета и жанра», в мифологическом мышлении «такие биологические факты, как утоление голода, как появление ребенка или смерть человека, воспринимаются вопреки их реальной сущности» (56)42. В «первобытном мировоззрении» функционирует принцип единства смерти и рождения, и «еда в представлении первобытного общества сливается с актами рождения и смерти»; «еда, говоря нашим языком, есть смерть и воскресение, а также производительный акт» (67). Это связано, как она объясняет, с кругом представлений о «матери-земле» в метафорической интерпретации: «смерть в сознании первобытного общества является рождающим началом; земля-преисподняя есть земля-мать, из которой рождаются не одни растения, но животные и люди» (63). С этими представлениями связан образ «рождающей смерти», поглощающего и рождающего материнского тела (63). «Три наших понятия – „смерть“, „жизнь“, „снова смерть“ – для первобытного сознания являются единым взаимно-пронизанным образом» (64).

Именно в этом ключе – в образе рождающей смерти – Фрейденберг описывает в блокадных записках смерть матери. Проанализированные в ее научных трудах мифологические метафоры имели для нее жизненную силу даже в ситуации катастрофы, выходившей за пределы обыденного опыта.