Осада мельницы

Тем временем прошла еще неделя. Франсуаза становилась все мрачнее. Дядюшка Мерлье попрежнему молчал. Потом как-то вечером, ничего не сказав, он сам привел Доминика. Франсуаза в это время как раз накрывала на стол. Она, казалось, ничуть не удивилась и ограничилась тем, что поставила лишний прибор; лишь ямочки на ее щеках вновь обозначились, и снова зазвучал ее смех. Утром дядюшка Мерлье отправился к Доминику, в его лачугу на опушке леса. Тут мужчины проговорили три часа, предварительно заперев все двери и окна. Никто так и не узнал, о чем они могли толковать. Одно достоверно: уходя оттуда, дядюшка Мерлье относился к Доминику уже по-отцовски. Несомненно, в этом лентяе, который валялся в траве и влюблял в себя девушек, старик нашел именно такого парня, какого искал: порядочного парня.

Весь Рокрёз злословил. Женщины на крылечках не могли наговориться о том, как безрассуден дядюшка Мерлье, что берет к себе в дом бездельника. А тот не обращал на эти толки никакого внимания. Быть может, он припомнил свою собственную женитьбу. У него тоже не было ни гроша за душою, когда он женился на Мадлене и на ее мельнице; это, однако, не помешало ему стать хорошим мужем. К тому же Доминик сразу положил конец сплетням: он так рьяно взялся за работу, что вся округа была изумлена. Как раз в это время работника с мельницы взяли в солдаты, и Доминик ни за что не дал нанять другого. Он таскал мешки, разъезжал на таратайке, воевал со старым колесом, когда оно заставляло себя упрашивать, переставая крутиться, и делал все это с такой охотой, что люди приходили ради удовольствия на него поглядеть. Дядюшка Мерлье тихонько посмеивался. Он очень гордился, что разгадал парня. Ничто так не вдохновляет молодежь, как любовь.

Франсуаза и Доминик, занятые тяжелой работой, обожали друг друга. Они мало разговаривали между собою, зато переглядывались, нежно улыбаясь друг другу. Дядюшка Мерлье еще ни слова не сказал о свадьбе, и оба они относились с уважением к этому молчанию, дожидаясь воли старика. Наконец как-то в середине июля он велел выставить на дворе, под старым вязом, три стола и пригласил своих рокрёзских друзей притти к нему вечером выпить по стаканчику. Когда двор наполнился и каждый взял в руки стакан, дядюшка Мерлье высоко поднял свой и сказал:

— Так вот. Имею удовольствие объявить вам, что через месяц, в день святого Людовика, Франсуаза выйдет замуж вот за этого молодца.

Тут стали шумно чокаться. Все смеялись. А дядюшка Мерлье, возвысив голос, добавил:

— Доминик, поцелуй невесту. Так полагается.

И те, зардевшись, поцеловались под еще более дружный смех гостей. Это был истинный праздник. Был опорожнен целый бочонок. Потом, когда остались только самые близкие, завязалась мирная беседа. Наступила ночь, звездная и очень светлая. Доминик и Франсуаза, сидевшие рядом на одной скамье, молчали. Один старик-крестьянин стал рассуждать о войне, которую император объявил Пруссии. Всех рокрёзских парней уже забрали. Вчера опять шли войска.

— Ну, — сказал дядюшка Мерлье с эгоизмом счастливого человека, — Доминик иностранец, ему не итти. А если пруссаки придут, он защитит свою жену.

Мысль о том, что могут притти пруссаки, показалась забавной шуткой. Им дадут хорошую взбучку, и все это скоро кончится.

— Я уже их видывал, я уже их видывал, — повторил глухим голосом старик-крестьянин.

Наступило молчание. Потом снова чокнулись. Франсуаза и Доминик ничего не слышали: незаметно для окружающих они взялись за руки, и это показалось им таким сладостным, что они застыли, устремив взоры во тьму.

Что за теплая, дивная ночь! По обеим сторонам белеющей дороги в младенческой безмятежности засыпало село. Лишь изредка раздавалось пение какого-нибудь не во-время проснувшегося петуха. Из больших соседних лесов долетали медлительные дуновенья, касавшиеся крыш, словно ласка. Луга с их черными тенями приобрели таинственное и сосредоточенное величие, в то время как все источники, все воды, струившиеся во тьме, казались свежим и размеренным дыханием уснувшей природы. Порою можно было подумать, что старое мельничное колесо дремлет и ему снится что-то, как дряхлой сторожевой собаке, которая лает во сне; оно покрякивало, разговаривало само с собою, убаюкиваемое водопадом Морели, чьи воды отражали звуки с мелодичностью и протяжностью органной трубы. Никогда еще мир столь всеобъемлющий не спускался на столь счастливый уголок земли.

ГЛАВА II

Месяц спустя, день в день, как раз в канун святого Людовика, Рокрёз был в смятении. Пруссаки разгромили императора и форсированным маршем приближались к деревне. Уже целую неделю люди, проходившие по дороге, приносили вести о появлении пруссаков: «Они в Лормьере» или: «Они в Новелле», и от таких слухов рокрёзцам каждое утро мерещилось, что пруссаки уже спускаются к ним через Ганьийские леса. А между тем пруссаки всё не появлялись, и это пугало еще больше. Всего вероятнее, они нагрянут ночью и всех перебьют!