Осада мельницы

Тут между французскими солдатами, расположившимися на мельнице, и пруссаками, скрытыми за деревьями, началась перестрелка, постепенно принимавшая все более упорный характер. Пули свистели над Морелью, не причиняя урона ни той, ни другой стороне. Выстрелы следовали беспорядочно, стреляли из-за каждого куста; попрежнему виднелись лишь легкие дымки, мягко покачиваемые ветром. Так длилось часа два. Офицер с безразличным видом напевал песенку. Франсуаза и Доминик, оставшиеся во дворе, высовывались из-за низенькой стены. Их внимание особенно привлекал один солдатик, залегший на берегу Морели, за корпусом старого баркаса; он выглядывал, стрелял, затем немного сползал назад, в канаву, чтобы перезарядить ружье; движения его были так потешны, так хитры, так ловки, что нельзя было смотреть на него без улыбки. Он, повидимому, заметил голову пруссака, ибо быстро встал и прицелился; однако, не успев еще выстрелить, он испустил крик, перевернулся кубарем и скатился в канаву, где ноги его на мгновение судорожно поджались, словно лапки зарезанного цыпленка. Пуля, попала ему в самую грудь. Это был первый убитый. Франсуаза бессознательно схватила руку Доминика и сжала ее.

— Не стойте тут, — сказал командир. — Пули долетают сюда.

И действительно, в сучьях старого вяза послышался легкий сухой треск, и обломанная ветка повисла раскачиваясь. Но молодые люди, прикованные страшным зрелищем, не тронулись с места. На опушку леса из-за дерева, словно из-за кулис, неожиданно выскочил, размахивая руками, пруссак и тут же упал навзничь. И все замерло; два мертвеца, казалось, спали на солнышке. В разомлевших полях попрежнему не было видно ни души. Даже ружейная трескотня смолкла. Одна только Морель серебристо журчала.

Дядюшка Мерлье с удивлением посмотрел на капитана, словно хотел спросить: все ли кончилось?

— Сейчас будет залп, — проговорил тот. — Берегитесь, не стойте здесь.

Он еще не успел договорить, как раздался страшный треск. Большой вяз словно скосило, в воздухе завертелись сорванные листья. К счастью, пруссаки прицелились слишком высоко. Доминик увлек, почти унес Франсуазу, а дядюшка Мерлье шел за ними, крича:

— Спрячьтесь в маленьком погребе! Там стены крепкие.

Но они не послушались его и вошли в зал, где человек десять солдат сидело молча в ожидании, закрыв ставни и поглядывая в щелки. Во дворе остался только командир; он притаился за стенкой, а яростные залпы не прекращались. Солдаты, расставленные им снаружи, обороняли каждую пядь земли. Однако они исподволь стали возвращаться на мельницу, по мере того как неприятель выгонял их из засады. Им было приказано выгадать время, не показываться, чтобы пруссаки не знали, с какими силами они имеют дело. Прошел еще час. Когда явился сержант и доложил, что снаружи осталось всего-навсего два-три человека, офицер посмотрел на часы и промолвил:

— Половина третьего… Да, надо продержаться еще четыре часа.

Он приказал запереть главные ворота, и все было приготовлено для решительного сопротивления. Ввиду того что пруссаки находились на другом берегу Морели, можно было не опасаться немедленной атаки. Правда, в двух километрах отсюда был мост, но они вряд, ли знали о его существовании, а попытка перейти реку вброд казалась маловероятной. Поэтому офицер распорядился ограничиться лишь наблюдением за дорогой. Все усилия должны были быть направлены в сторону полей.

Перестрелка снова прекратилась. Под палящим солнцем мельница казалась мертвой. Ни один ставень не был отворен, ни малейшего звука не доносилось изнутри. Между тем пруссаки стали постепенно появляться на опушке Ганьийского леса. Они высовывали головы, смелели. На мельнице многие солдаты уже стали было прицеливаться, но командир закричал:

— Нет, нет, погодите!.. Подпустите их поближе.

Пруссаки держались осторожно, с недоверием посматривая на мельницу. Это старое здание, молчаливое, угрюмое, заросшее плющом, тревожило их. Тем не менее они приближались. Когда их собралось в поле перед мельницей человек пятьдесят, офицер произнес одно лишь слово:

— Пли!.

Раздался залп, за ним разрозненные выстрелы. Франсуаза, вся дрожа, невольно заткнула уши. Доминик стоял позади солдат и смотрел; когда дым рассеялся, он увидел, что посреди поля лежат на спине три пруссака. Остальные бросились к ивам и тополям. И началась осада.

Больше часа на мельницу сыпались пули. Они стегали ее старые стены, словно град. Когда они попадали в камень, было слышно, как они сплющиваются и падают в воду. В дерево они вонзались с глухим стуком. Иногда треск возвещал о том, что задето колесо. Засевшие на мельнице солдаты берегли патроны и стреляли только, если можно было прицелиться. Время от времени капитан поглядывал на часы. А когда одна пуля пробила ставень и засела в потолке, он прошептал:

— Четыре часа! Ни за что не выдержим!