Осада мельницы

Германский штаб издал распоряжение расстреливать всякого француза, не входящего в состав регулярной армии и захваченного с оружием в руках. Это относилось даже к ротам добровольцев, которых Пруссия не признавала солдатами. Совершая такую жестокую расправу над крестьянами, защищавшими свои очаги, немцы хотели этим устрашающим примером воспрепятствовать тому, чтобы за оружие взялись все от мала до велика, чего они опасались.

Офицер, высокий и сухощавый мужчина лет пятидесяти, подверг Доминика краткому допросу. Хотя он говорил по-французски очень хорошо, в нем все же чувствовалась чисто прусская жесткость.

— Вы здешний?

— Нет, я бельгиец.

— Зачем же вы взялись за оружие? Все это не должно бы вас касаться.

Доминик не отвечал. В это мгновение офицер заметил Франсуазу; она стояла и слушала, сильно побледнев; на ее белом лбу красной полосой выделялась царапина. Он посмотрел поочередно на обоих, казалось, все понял и удовольствовался тем, что добавил:

— Вы не отрицаете, что стреляли?..

— Я стрелял, пока мог, — спокойно ответил Доминик.

Это признание было излишним, ибо он был черен от пороха, весь в поту и испачкан каплями крови, просочившейся из ссадины на плече.

— Хорошо, — повторил офицер. — Через два часа вы будете расстреляны.

Франсуаза даже не вскрикнула. Она сложила руки и подняла их в немом отчаянии. Офицер заметил это движение. Двое солдат увели Доминика в соседнюю комнату, где им было приказано стеречь его. У девушки подкосились ноги, она опустилась на стул; она не могла плакать, она задыхалась. А офицер все смотрел на нее и в конце концов обратился к ней.

— Этот парень — ваш брат? — спросил он.

Она отрицательно покачала головой. Офицер стоял все так же невозмутимо, не улыбаясь. Потом, помолчав, спросил:

— Он давно тут живет?

Девушка, опять-таки кивком, отвечала: «да».

— Значит, он должен прекрасно знать соседние леса? На этот раз она заговорила.

— Да, сударь, — промолвила она, смотря на него с некоторым удивлением.

Пруссак ничего не добавил, а повернулся на каблуках и потребовал, чтобы к нему привели сельского мэра. Франсуаза встала, и легкий румянец покрыл ее лицо: ей показалось, что она поняла смысл этих расспросов, и надежда вернулась к ней. Она сама побежала за отцом.

Как только прекратилась перестрелка, дядюшка Мерлье проворно спустился на деревянную галлерейку, чтобы осмотреть колесо. Он обожал дочь, он питал крепкую дружбу к Доминику, своему будущему зятю, но и мельничное колесо занимало немалое место в его сердце. Раз ребятишки, как он их называл, вышли из перепалки целы и невредимы, он подумал о другой своей привязанности, а эта-то пострадала значительно. И, склонясь над большим деревянным остовом колеса, он с озабоченным видом изучал его раны. Пять лопастей были раскрошены в щепки, основная часть была изрешечена пулями. Мельник совал пальцы в пробитые отверстия, чтобы измерить их глубину; он обдумывал, каким образом можно будет поправить эти повреждения. Он уже заделывал пробоины обломками и мхом, когда за ним пришла Франсуаза.

— Отец, — сказала она, — они вас требуют.

И она расплакалась, передавая ему все, что только что услышала. Дядюшка Мерлье покачал головой. Так людей не расстреливают. Надо разобраться. И он вернулся на мельницу с обычным молчаливым и спокойным видом. Когда офицер потребовал у него провианта для солдат, он ответил, что рокрёзские жители к грубому обращению не привыкли и что от них ничего не добиться насилием. Он взялся все устроить, но при условии, что будет действовать один. Сначала офицера, казалось, рассердил этот спокойный тон; потом он уступил, поддавшись кратким и точным доводам старика. Он даже окликнул его, чтобы спросить:

— Как у вас называются эти леса, вон там, напротив?

— Совальскими.

— А как далеко они простираются?

Мельник пристально посмотрел на него.

— Не знаю, — ответил он.

И ушел. Час спустя потребованная офицером контрибуция съестными припасами и деньгами лежала на мельничном дворе. Смеркалось. Франсуаза с тревогой следила за действиями солдат. Она не отходила от комнаты, где был заперт Доминик. Часов в семь девушка пережила смертельную тревогу: она увидела, как офицер вошел к пленнику, и в течение четверти часа слышала их голоса, которые постепенно все повышались. На мгновение офицер появился на пороге, чтобы отдать по-немецки распоряжение, которого она не поняла; но когда двенадцать солдат пришли и выстроились во дворе с ружьями в руках, ее охватила дрожь, она почувствовала, что теряет сознание. Итак, все кончено: казнь совершится. Двенадцать солдат стояли так уже минут десять, а голос Доминика раздавался попрежнему, причем в нем слышался резкий отказ. Наконец офицер вышел, яростно хлопнув дверью и сказав:

— Хорошо, подумайте… Даю вам срок до утра.

И, сделав знак рукою, он распустил солдат. Франсуаза замерла в недоумении. Дядюшка Мерлье, продолжавший покуривать трубку, разглядывая взвод с видом простого любопытства, подошел к ней и по-отечески ласково взял ее за руку. Он увел Франсуазу в ее комнату.