Осень Атлантиды

– Верно. К тому моменту я уже знал, кто ты и сколько тебе лет, – из-за разницы в возрасте ты была для меня окончательно невозможна. Но парадокс: чем более ты была невозможна для меня, тем убедительнее сбывались слова пифии. И тем глубже ты входила в мое сердце. Вернее – я все тверже осознавал этот давно свершившийся факт: я люблю тебя.

Он взял ее за руку, сжал пальцы и поднес их к губам. И слова его, и касание губ были так горячи, что Таллури едва не потеряла сознание. Он продолжил:

– Во мне жила боль утраты семьи, но новое чувство, живое, обжигающее, сметающее все на своем пути, предъявляло свои права моему сердцу. Что мне было делать? Некоторое время я, глупец, боролся с собственным сердцем, запрещая себе даже думать о тебе. Зная, что ты окончила третью ступень, а мне как раз выпал черед служения общественным покровителем, я пытался обмануть Случай, поменявшись с кем-то местами. Но насмешник-Случай велел то же сделать и тебе, и твое чуткое сердечко услышало это повеление. Мы опять стояли лицом к лицу. И тогда я сдался. Остался лишь один вопрос – твои чувства ко мне.

– Я люблю вас! И тогда уже любила, – заторопилась она сказать.

– Ангел мой, – нежно отозвался он и опять прижал к своим губам ее пальцы. – Я видел это. Но я старше и опытнее, поэтому мог предположить и то, что твое чувство – лишь быстропроходящее увлечение юности.

– И вы забыли предречение пифии? – упрекнула Таллури ласково.

– Не забыл. Мне сложно объяснить. Может быть, боялся поверить? Да нет, не боялся. Требовалось сказать тебе главное: что наши законы, здешние земные законы, не позволяют нам быть вместе.

– Я знала об этом.

– Знала? Знала и… целовала меня?! Это чудо. Впрочем, все верно. Ты, детка, и не могла быть другой. Зов Судьбы превыше земных законов.

«Но что же нам делать?»

– Слушай меня. За те несколько часов, что ты провела у жрецов-медиков, я успел слетать в Город. Я побывал в приемной императора и в военной коллегии Сената. Я оставил особый рапорт – о сложении с себя обетов жреца войны и дополнительно о том, что останусь командующим Особым корпусом только при условии выхода из военной касты. Война больше не для меня.

«Так можно?!» – Так нельзя. Прецедентов не было. Или они мне неизвестны. И я не знаю, когда и как они отреагируют. Но я не имел права делать тебе предложение соединить твою судьбу с моей, прежде чем решу вопрос закона моей касты.

«А если они запретят?»

– Обет – дело судьбы человека. Это главное. Поэтому, независимо от реакции императора и Сената, я объявил себя свободным от военных обетов. А посему я волен предложить тебе все, что у меня осталось, – мою жизнь отныне и навсегда, до последнего вдоха. Должен предупредить, детка, что не знаю, что ждет меня.

– Я намерена принять ваше предложение, – Таллури потянулась к нему со всей нежностью, бесконечной нежностью, что скопилась в ее душе, и, положив ладонь на его затылок, притянула его голову к себе. Заглянула глубоко в его глаза – бездонное море покоя, надежности и мира. – Да, я согласна, конечно, согласна, господин Джатанга-Нэчи.

– Меня зовут Дит-Орис, – почти беззвучно произнес он.

– Торис, – послушно и счастливо повторила она.

– Торис? – немного удивился он, но согласился сразу: – Конечно. Только ты так назовешь меня. Только ты.

Господин Нэчи закрыл глаза, пряча отблеск блаженства, но Таллури успела его заметить. Он горячо и нетерпеливо потянул ее к себе – у Таллури закружилась голова, ее качнуло в кресле, и она бы упала, но его руки подхватили ее и приняли в свои объятия. Она сама потянулась навстречу за их первым поцелуем. Всё окончательно смешалось, мир потерял четкие очертания, и уплыли звуки… все звуки вселенной…

* * *

Высокие, будто взлетевшие парусом в небо, своды купола храма Судьбы и его белоснежные стены не были украшены ничем: ни фресок, ни картин, ни цветов. Как и положено месту, где всё должно говорить об одном – жизнью правят те неумолимые законы, которые вправе изменить лишь Еди– ный Бог, человек в этом храме не вправе отвлечься ни на что, а значит, украшения здесь неуместны. Здесь всегда тихо (все молитвы беззвучны), здесь всегда малолюдно (нечасто люди смиряются с тем, что их судьба в руках одного лишь Бога), здесь у пришедших всегда печальны глаза (сюда приходят с последним упованием).

С час назад господин Джатанга-Нэчи провел Таллури по бесконечным, слепяще – белым анфиладам. Теперь они стояли перед завесой святилища. Он крепко сжимал ладонь Таллури, молчал и смотрел на завесу, бесплотно колышущуюся в густом потоке теплого воздуха, и время от времени взглядывал на Таллури – взор его каждый раз наполнялся нежностью.

Она не понимала, зачем они здесь: ведь в брак вступить они не могут, а если бы и могли, то не сюда, не в этот храм следовало прийти, а в храм… храм… какой же? Она, оказывается, и не знала. Впрочем, не все ли теперь равно? Она доверяла господину Нэчи настолько, что пришла с ним сюда, не задумываясь ни о чем и не задавая вопросов.