Осень Европы

– Альтернатива – мы убьем одного из их офицеров в качестве возмездия за Лео. А они убьют еще одного Курьера. И так далее и тому подобное.

– Боже мой, – пробормотал Руди.

– Возьми отпуск, – продолжал Брэдли. – Ты заслужил отдых. Побег в Потсдаме – настоящая классика, ты будешь вознагражден по заслугам.

– За два дня у меня запоролись две Ситуации, Брэдли, – напомнил Руди. Брэдли покачал головой.

– В Потсдаме ты ничего не мог поделать. Твоя Посылка хотела сама выйти за колючку; за исключением вторжения в Новый Потсдам, ты никак не мог помочь.

Руди потер глаза.

– Ты сделал очень важную вещь, – сказал Брэдли. – Если бы ты не был на высоте, чемодан оказался бы сейчас в руках сил безопасности Нового Потсдама или городского совета Старого Потсдама, а не отправился по назначению. В Потсдаме ты повел себя совершенно профессионально, и лично я тобой горжусь.

«Пошел ты», – подумал Руди.

– А Ситуацией в Берлине в силу обстоятельств ты не владел.

Руди покачал головой.

– Отойди ненадолго от дел, – сказал Брэдли. – Отдохни.

– Просто оставь номера для связи, ладно?

Брэдли засиял:

– Обязательно.

– Это такой окольный способ сообщить, что меня тоже ищут немцы?

Брэдли очень по-галльски пожал плечами.

– Береженого Бог бережет, старина.

– А Лео?

Улыбка поблекла, пока совсем не исчезла. Он вздохнул.

– Ты ничего не мог сделать. Ты не виноват. Не думай о Лео. Лео, к моему вечному стыду, только на моей совести.

Талант к языкам

1

Давным-давно больше всего на свете он хотел только одного – стать шефом.

Он даже помнил день, когда пустила корни эта одержимость. Это был его восьмой день рождения – когда отец наконец уступил и установил спутниковую тарелку. А значит, через два года после того, как от них ушла мать, в ужасе от решения отца снова перевезти семью, чтобы стать рейнджером в рахвуспарке Лахемаа.

Отец Руди учился на архитектора, но, насколько Руди знал, по специальности никогда не трудился. Зато сменил множество мест, которые не подходили ему ни по образованию, ни по темпераменту. Работал в таллинских доках. Охранником на железной дороге. Переучился на авиадиспетчера. Жил в сквотах и колониях анархистов. Даже, говорили родственники, недолго побыл политиком; Руди мог легко проверить семейную легенду, но так и не удосужился этого сделать. Правда или неправда – какая разница?

По семейной хронологии отец Руди познакомился с его матерью, когда водил автобус в Таллине. Иногда, когда он напивался, старик рассказывал двум сыновьям о молодой красавице, которая ждала каждое утро на остановке «Пронски» в Нарва-маантэе, возвращаясь домой после смены в Hotell Viru, как она засыпала на сиденье, как потертое пальто скрывало ее форму горничной. Когда он напивался вдрызг, что случалось все чаще по мере того, как росли Руди с братом, он пускался в лирические воспоминания о ее волосах – длинных, красивых, цвета полированного красного дерева, о ее коже – цвета молока и без единого изъяна, о ее глазах – лишь слегка скошенных по краям, выдававших лопарские гены в ее роду, привнесенные когда-то давным-давно. Ни Руди, ни его брат не припоминали никакой выдающейся красоты, хотя однажды нашли у задней стенки отцовского шкафа стопку фотографий низкорослой молодой женщины, старомодно одетой, с темными волосами; судя по выражению лица, она была чем-то недовольна. Они пришли к выводу, что это наверняка какая-то старая подружка отца.

Фотографий свадьбы не осталось – по крайней мере, Руди их никогда не видел. Ему приходилось мириться с историями отца о сотнях гостей, большом зале, снятом для торжества в Viru, о его матери, выступающей, словно королева, через этот зал, куда после медового месяца она вернется в одежде уборщицы, толкая перед собой полировальную машину для пола.

По большому счету, это было чудо, что их отец вообще женился, тем более что согласился осесть в Таллине и остаться на работе водителя дольше чем на год. Надо было платить за свадьбу – его и ее родители умерли, надо было платить за квартиру, а примерно через год родился старший брат Руди Ивари, и, когда Ивари исполнился год, терпение отца лопнуло, и он переехал с семьей в Тарту, где устроился машинистом поезда.

В Тарту, на празднике песни в эстонском университете, и начался долгий и незамысловатый роман отца Руди с балтийскими языками. Он говорил, что слушал эстонских, латвийских и литовских певцов на фестивале со слезами на глазах. Ивари, который помнил посещение этого конкретного фестиваля, хотя ему и было всего четыре года, добавлял, что старик все время был пьян до беспамятства.

Неважно. Когда родился Руди, семья жила в трехкомнатной квартире в Пярну, где старик работал на нескольких стройках, чтобы оплачивать растущую коллекцию книг о языках. Именно в этот период и появился Руди – совершенно незапланированный, любил поддразнивать его Ивари, – и старик снова обнаружил, что семья стала его якорем, который он не мог позволить себе поднять, чтобы унестись дальше.