Осень призраков

Ожоги ладоней смотрелись баловством, мелочью по сравнению с тем, что пряталось выше. Вываренное до кости мясо, глубочайшие, словно прорубленные долотом шрамы, но самое жуткое – зубы. Из кожи Финча торчали зубы, человеческие и звериные. Они росли прямо из плоти. Резцы, клыки и моляры, некоторые зубы блестели пломбами, другие принадлежали совсем уж экзотическим тварям.

– Да! Я – тоже!

– Матерь Божья, – не верил Слаповски. – Да ты – дерьмовый Антихрист. Я знаю твою семью, тетку – она торгует обувью в Таунчвилле, ты просил подвезти ее до автостанции. Не может такого быть! Ты придуриваешься. Эй! – Слаповски дернулся, подбрасывая свой балласт. – Ты кто? Решили меня разыграть? Парни! Вам удалось. Полные штаны дерьма!

– Берт Райт, сэр. Вы заезжали с мистером Финчем ко мне в больницу. Помните, парень с велосипедом. Меня нашли здесь в подвале.

– И мальчишка! – Слаповски замкнул длинную цепь совпадений. – Эй, Финч, говорил тебе, не зря мы лезем в этот дом. Всё тут.

– Знал бы ты, – опустил жуткие руки Финч, – насколько всё – поехал бы домой.

– Эй, чувак, да ты что?! – Слаповски заметно приободрился. Розыгрыш, конечно, дерьмо, но какое все-таки счастье, что он все понял. – Уф. Сейчас спустимся с холма, завалим втрояка в паб и накатим по двести – только в путь. За мой счет, угощаю!

– Друган, – сказал Финч, и Слаповски прочел в его голосе признание, так слепой узнает пальцами, кто убил Лору Палмер, – здесь нет убийцы. Вернее, он есть, но совсем не тот, кого можно укатать за решетку. Ты все правильно угадал. Я восхищаюсь ходом твоей мысли. Я так боялся, что ты сюда полезешь. Ты, мать твою, гений! Эркюль Пуаро. Так свести все линии в одну точку. Хотя о чем это я? Любой дебил нашел бы эти хвосты, если бы просто поверил, что за дерьмо здесь происходит. Этот дом – колыбель ночного кошмара. Эта тварь живет в подвале и жрет всякую сволочь и наследников фамилий, которые ее туда подселили. В том числе детишек. Я – не из их числа, но тоже кое-что значу. Мы заключили пакт. Я и она. Услуга за услугу. Сегодня вы двое пропадете здесь, потому что тварь, конечно, тупая, оставляет много следов, но я помогу, подотру за ней дерьмо.

– Ты служишь туману? – Слаповски прочел спиной, как напряглись мышцы на ногах Берта. «Давай, – дернул лопатками Слаповски, показывая, что тоже готов. – Давай вместе. Раз… два…»

Выстрел убрал с его спины вес. Слаповски подтянул колени, перевернулся на бок, сейчас! Ствол уперся ему в лоб, двинулся вниз, рисуя вертикаль от линии волос.

– Я не хотел, – сказал Финч. – В кино всегда так говорят. Я думал, какая дурость, дешевка, нельзя найти более подходящие слова? А их нет! Как сказать? Чувак, я тебя кинул? Я в дамки, а ты в могилу? Не прикольно. В участке поставят твой портрет. Будут говорить пафосные речи. И мне тоже придется что-то сказать. А у меня нет слов. Может, ты сам? А? Не хочешь сказать что-нибудь про себя? Ну, как будто ты – это я, и тебе надо меня кончить. Как будто плохой парень – это ты. А?

– Э-э-э, – в голове Слаповски крутилось идиотское: «В лоб или в жопу?» Он понимал, каждая секунда, глоток воздуха, капля дождя, слетевшая на лицо, – мгновения его жизни. Он растягивал их, как жевательную резинку в детстве, верил, если жевать медленно, вкус растянется надолго.

– Или вот так, – ствол Финча нашел его рот и скрежетнул по зубам. – Ты всегда нравился мне, друг. Не так, как этим, ну, ты понял, которые шпарят друг друга. Ты всегда был лучше меня, быстрее, надежней. Тебе нравилась служба. А я просто ненавидел это слово! Служить! Сука, да я лучше буду лизать дерьмо у гребаного монстра, чем искать проколотого в гниль педофила. И знаешь, тварь явила мне истину! – Квадратный «глок» погружался все глубже в горло Слаповски. Это было еще унизительней, чем умирать под словесный понос Финча. «Сейчас он кончит мне в рот!» – бесился Слаповски, и ствол неожиданно ударил его по зубам, воткнулся в самые гланды. Слаповски бешено мотал головой, и, наконец, у него получилось выплюнуть пистолет. Желудок попер наружу и извергся прямо на Финча. Тот свалился рядом.

– Ну и дела, – произнес мужской голос над ухом Слаповски, но как тот ни старался, узнать говорившего у него не получилось.

Богородица

Первые дни Рэндж не мог уснуть, так сильно болели руки, отвыкшие от труда. Он благодарил страдания, они позволяли не помнить. Забот прибавилось, но то были приятные хлопоты. Наконец-то Рэндж мог заботиться о собственном ребенке.