«Осень в горах» Восточный альманах. Выпуск седьмой.

Принимая от него узлы через окно, она ахала с радостных удивлением:

— Зачем же ты так потратился, а, дорогуш? — В веселые минуты она называла мужчин «дорогушами». — Небось все деньги ухлопал. Ну, что же там такое?

Выговаривая ему за ненужные расходы, она все же не могла скрыть своего удовольствия и острого любопытства.

— Какие там расходы? Гроши… Ты поешь, а потом примерь, — отвечал ей Сервер.

Со двора в комнату врывался ночной холод. На какое–то время шепот прервался. Оба притихли. Только глаза их сверкали во мгле, словно передавая друг другу свое сияние. Сервер поежился.

— Ну и холодина!

— Да ты заходи, а то окоченеешь, — торопливо зашептала она, с кошачьей ловкостью подбегая к двери, словно холод, подобно молнии, мог сию же минуту поразить Сервера, и быстро отодвинула дверную щеколду. Теперь они были одни в темной комнате. Воздух ее показался Серверу горячим от жаркого дыхания Эмине. Лампы в доме не было. Он чиркнул спичкой, но не стал осматриваться, а поднес огонь поближе к лицу женщины и заглянул в ее огромные черные глаза. Пламя потухло, и оба снова погрузились в кромешную тьму.

В ночной тишине отчетливо послышался стук задвигаемого окошка…

Сервер продолжал заботливо относиться к Эмине. Все, что он тайком откладывал для нее на кухне из своего пайка, все, что скупал по дешевке в разных местах, аккуратно связывалось в узлы. С наступлением ночи он выходил на улицу и нес узлы к ней, воровато крадучись вдоль стен, словно прибитая собака, несущая в зубах корм для своих щенков, которая, хоть и боится за свою добычу, вместе с тем в любой миг готова яростно отразить атаку любого обидчика. Он стал бывать на распродажах и постепенно купил подушку, тюфяк и кое–что из посуды.

Комната Эмине приобрела жилой вид: на окнах появились занавески, на стене — лампа, в очаге запылал огонь. Теперь можно было вздохнуть спокойно. Она стала часто ходить в баню. Женщины лопались от зависти, когда Эмине доставала из банного узелка толстый кусок мыла и расческу из слоновой кости.

В другие места Сервер запретил ей ходить. Ей было непривычно и скучно сидеть целыми днями взаперти, но она покорилась, другого выхода не было.

Между тем люди заметили, что Сервер частенько навещает Эмине, и у него появились недоброжелатели. Жителей татарского квартала мало интересовали отношения между этими чужими для них людьми, но они с подозрением стали присматриваться к грузину, таскавшему в дом Эмине тяжелые тюки и узлы. К счастью, лето кончалось, и с наступлением осени все забыли о них, занявшись приготовлениями к зиме.

Вечерние исчезновения Сервера приметил и унтер–офицер из больницы. Как–то в припадке нахлынувшей ревности он пожаловался своему приятелю:

— Ты только посмотри, что этот грузин откалывает! Хоть бы нас с собой позвал.

В тот же день они встретили на улице Эмине, возвращавшуюся из бани. Покачивая бедрами, она проплыла мимо, сделав вид, что не заметила их. Чтобы угодить сержанту, его приятель при виде Эмине скорчил брезгливую рожу.

— Рубануть бы такую штыком по голове!

Их беседа, оживленная этой репликой, продолжалась до самой ночи, и они легли спать с твердым решением донести обо всем ротному каптенармусу.

На другой день Сервера услали в отдаленный район нести возле моста сторожевую службу, у него даже не было времени повидаться с Эмине.

О случившемся известили Сабри. Он пришел в неописуемую ярость.

— Эта проститутка нам еще очки втирала! — загремел он. — Я ей мозги вправлю!

Вызвав Эмине к себе, он приказал двум жандармам держать ее, а сам стал бить наотмашь сабельной рукояткой:

— Я тебе что говорил? Живи тихо, а то все кости переломаю! Теперь получай!

Он чувствовал странное удовольствие, избивая женщину, которой хотел обладать. С каждым ударом ярость его утихала. Эмине не проронила ни звука.

После экзекуции она направилась прямо к писарю, считая его теперь своим искренним доброжелателем. Показывая ему свои руки и ноги в кровоподтеках, она громко охала:

— Глянь, что он со мной сделал!

Но в голосе ее звучали радостные нотки, словно побои, которыми ее осыпал этот красивый юноша, были не наказанием, а удовольствием. Заметивший это писарь отвечал ей с философским спокойствием:

— Все они такие, готовы шкуру с человека спустить.

Эмине захотела непременно отблагодарить писаря, который проявил к ней участие. Она вынула из сумки две монетки достоинством в четверть лиры и протянула их ему с видом человека, который на радостях не скупится.

— Задолжала я тебе, возьми, а то аллах на том свете с меня спросит.

— Иди, иди, — отмахивался от нее писарь, отворачиваясь и жмуря глаза, — не надо мне твоих денег.

Но женщина слушать ничего не желала. Экзекуция просто преобразила ее. Бледное лицо порозовело, а губы, обычно красные, приобрели синюшный оттенок. В черной глубине усталых глаз, слегка подернутых дымкой, как у пьяницы, горел лихорадочный огонь.

— Да возьми же, дорогуш, — упрашивала она и вдруг начинала бормотать про себя: — Ай, парень! Живого места на мне не оставил…

При этом она глотала слюну и сладко жмурилась. Ее давно уже не били из ревности…