«Осень в горах» Восточный альманах. Выпуск седьмой.

На следующий день Мо Да–нянь принес Мудрецу два десятка мандаринов, но сам к нему не пошел, а передал через сиделку. Причина здесь крылась не в обиде и не в лени — просто Мо Да–нянь был недоволен собой. Он знал, что человек новой формации должен все видеть и слышать и везде демонстрировать свою силу, иначе ему не помогут ни таланты, ни знания, и он все равно прослывет отсталым или глупым. Даже разбойники могут ломать железные дороги, связывать иностранцев, а потом становиться по меньшей мере бригадными генералами. И все благодаря храбрости. Семья Мо Да–няня была достаточно богата, чтобы он мог не работать всю жизнь, но Мо боялся, как бы его не сочли дураком, если он будет бездельничать. Он мечтал стать разбойником или на худой конец героем нового типа. Правда, герои большей частью только шумят, а толку от них никакого, и все же лучше быть героем, чем дураком. Мо Да–нянь понимал, что не знать чужих тайн и любить рыбью голову под красным соусом — не бог весть какие преступления, но почему–то буквально все относились к нему так же, как Мудрец, и в один прекрасный день Мо Да–нянь рисковал получить прозвище «дохлая рыбья голова». А молодой человек новой формации не может стерпеть такого позора. Он пуще всего боится трех обвинений: в слабости, нелогичности и глупости. Мо Да–нянь же обладал мягким характером, не умел ни ругаться, ни отпускать колкости. С логикой у него тоже обстояло ничуть не лучше, чем у других молодых людей. Единственное что ему оставалось, — стараться быть умным. А одно из проявлений ума, пожалуй даже самое главное, — это уменье владеть чужой тайной. Сумеешь овладеть — значит, человек ты незаурядный.

Размышляя об этом, Мо Да–нянь шел, с тоской поглядывая на старые пекинские здания. Жаль, что нельзя одним махом сровнять Пекин с землей, выстроить на его месте новый город типа Нью–Йорка, а на крыше небоскреба в две тысячи пятьсот пятьдесят этажей поставить собственную бронзовую статую с надписью из красных и зеленых лампочек: «Мо Да–нянь, преобразователь Пекина!»

— Старина Мо, ты куда?

Мо Да–нянь осторожно спустился с две тысячи пятьсот пятидесятого этажа и оглянулся:

— А, это ты, У! Да никуда…

На У Дуане сегодня было двубортное синее пальто с ворсом, новенький европейский серый костюм, белоснежная рубашка с накрахмаленным воротничком и индийский галстук с золотыми цветами по зеленому фону. На голове — серая фетровая шляпа, на ногах — блестящие желтые туфли на каучуковой подошве. Он шел, важно выпятив грудь, и каждая ворсинка на его пальто, не говоря уже о стрелках брюк, стояла дыбом. Пальто так ловко охватывало его довольно полную талию, что невозможно было понять — то ли оно было на редкость удачно сшито, то ли У Дуань так и родился в нем. С покровительственной усмешкой похлопав Мо Да–няня по плечу, У Дуань вытащил из кармана шелковый платок и громко высморкался. Если закрыть глаза, то вполне можно было вообразить, что сморкается величественный большеносый иностранец.

Мо Да–нянь смотрел на У Дуаня как на фокусника, завидуя ему и еще больше стыдясь за себя. Да, У Дуань полностью европеизировался, а сам он отличается от темного китайского крестьянина только отсутствием косы!

— Пойдем погуляем, раз в университете забастовка! — предложил У Дуань.

— Куда же мы пойдем? — спросил Мо, ослепленный блеском его желтых ботинок. Он сравнил их со своими китайскими туфлями из синей парчи и невольно отступил на два шага.

— Для начала можно пообедать в европейском ресторане.

— Я для этого неподходяще одет и буду чувствовать себя неловко, — пробормотал Мо Да–нянь.

Он был прав, потому что официанты в таких ресторанах с почетом относились только к тем, кто был одет по–европейски, а с остальными не очень церемонились, даже если получали солидные чаевые. Более того, с китайцами, одетыми в европейский костюм, они услужливо изъяснялись на родном языке, с теми же, кто был в национальном платье, — только по–английски или по–французски. Словом, тому, кто не умел прочесть иностранное меню, во избежание недоразумений лучше всего было отправиться в какую–нибудь китайскую харчевню, где кормили подсоленной лапшой.

— Тогда пойдем в европейскую закусочную «Процветание народа», — сказал У Дуань. — Там бывают только наши и разговаривают по–китайски. К тому же там разрешено играть в фигуры. Пошли?

У Дуань сунул левую руку в просторный карман своего пальто, а другой рукой, в лайковой перчатке, взял Мо Да–няня под руку. И Мо Да–нянь не решился мешать другу демонстрировать свой иностранный наряд, хотя очень боялся иностранной пищи.

Еще издали они увидели вывеску «Процветание народа», а по обеим ее сторонам — два рекламных полотнища. На одном был изображен огромный кровоточащий кусок мяса, с надписью: «Горячие бифштексы», на другом — захмелевшие французы, вливающие себе в глотку прямо из бутылки вино «Пять звезд». У Дуань плотоядно сглотнул слюну в предвкушении своих любимых европейских блюд. Мо Да–нянь тоже немного воспрянул духом, усмотрев в этих рекламах частицу западной культуры.