«Осень в горах» Восточный альманах. Выпуск седьмой.

Золотые рыбки в аквариуме плавали кверху брюхом. Туда бросили целую коробку мела, теперь от него шли пузырьки, словно кто–то поджаривал в масле еще не отлетевшие души рыбок. Лягушки из кабинета биологии закончили свое существование не на препарационном столе, а под обломками кирпичей. Солнце весь день пряталось за тучи, и довольные мыши, воспользовавшись сумраком, разгуливали по кабинету и лакомились лягушачьими лапками.

В газетах крупным шрифтом печатались корреспонденции о студенческих волнениях, но это было не так уж обязательно, поскольку во все концы страны сразу же сообщили о случившемся по телеграфу. В министерстве просвещения срочно заперли все двери, и оно напоминало заброшенный храм, в котором давно уже не курились ароматные свечи; различные просветительные организации созывали совещания, обсуждая неотложные меры, и почему–то пришли к единому решению: ждать дальнейших событий. Тем не менее разгромленный университет плотным кольцом окружили солдаты, как будто без них никак нельзя было обойтись. На их винтовках по–звериному ощерились штыки, алчущие человеческой крови. И они получили ее капли крови на земле, точно крохотные круглые глаза безмолвно взирали на сапоги солдат…

* * *

— Ну, как здоровье? — спросил Ли Цзин–чунь, навестивший Мудреца в больнице.

— А, это ты, старина Ли! Спасибо, что пришел! — ответил Мудрец. Его голова и левая рука были забинтованы, на правой щеке для симметрии красовался розовый пластырь, — в общем, вид у него был боевой, несмотря на бледно–желтый цвет лица, напоминающий о сумеречном небе. — Раны нетяжелые, через неделю все пройдет. А Оуян как?

— Спит.

— Он не ранен?

— Он же других собирался бить, а не себя!

— Но разве он не участвовал в походе на университет?! — не поверил Мудрец. Теперь ему уже хотелось, чтобы его лучший друг был ранен: в конце концов, физические страдания не так тяжелы, как моральные.

— Я не пошел, потому что был против насилия, а он — потому что струсил!

Мудрец разочарованно нахмурился и закрыл глаза. Со всех сторон неслись стоны и вздохи, и от этой вселенской тоски Ли Цзин–чунь почувствовал себя старым, как большое дерево в больничном дворе. Думая, что Чжао заснул, он поднялся и на цыпочках пошел к двери, но Мудрец остановил его. Ли через силу улыбнулся, чтобы не огорчать больного.

— Как же все–таки твое здоровье?

— Ничего, честное слово!

Мудрец медленно поднял руку, потрогал забинтованный лоб, потом прерывающимся от волнения голосом спросил:

— Скажи… пожалуйста… что делает Ван?

— Ван? Я слышал, что она тоже в больнице, и как раз собирался навестить ее.

— Вот оно что! — Мудрец снова закрыл глаза.

— Может быть, тебе трудно разговаривать?

— Нет, нет!

Ли Цзин–чуню хотелось сказать еще очень многое, но его удерживал болезненный вид Мудреца. В то же время молчать было неловко, даже как–то невежливо.

В тот самый момент, когда он терзался сомнением, скрипнула дверь и на пороге появился Мо Да–нянь. Его румяное, сияющее лицо несколько развеселило Мудреца, а Ли Цзин–чунь, воспользовавшись случаем, распрощался. Уже в дверях он оглянулся и увидел, что Мудрец улыбается, но не через силу, как несколькими минутами раньше.

— Я слышал, будто солдаты тебе полчерепа снесли, — сказал Мо Да–нянь.

— Что за чушь! Без половины черепа я бы давно покойником был.

— Так, по крайней мере, говорили… — смущенно пробормотал Мо Да–нянь и еще больше покраснел, став похожим на старичка–простачка с красным гримом из столичной драмы.

— Что делает Оуян?

— Не знаю. Наверное, носится по своим общественным делам. Впрочем, спроси лучше У Дуаня, он обещал тебя навестить, а уж у него сведений всегда больше, чем у нас!

— А что слышно о Ван? — как можно непринужденнее спросил Мудрец.

— Тоже не знаю. Бог с ней!

— Ты сейчас очень занят?

— Нет, ведь я специально пришел повидать тебя, –улыбнулся Мо Да–нянь, радуясь, что может сказать хоть что–нибудь приятное.

— Вот и прекрасно. Тогда поговорим об одном деле… — Глаза Мудреца устремились к сияющему лицу Мо Да–няня, как два подсолнечника к солнцу; казалось, все его страдания улетучились вместе с Ли Цзин–чунем. — Ты не знаешь, что там у Ван с профессором Чжаном?

— Не знаю. А разве между ними что–нибудь есть?

— Эх, ничего ты не знаешь, кроме своей любимой рыбьей головы под красным соусом! — рассердился Мудрец, но тут же смягчился, и даже лицо У него просветлело.

— Ладно, я пошел. Завтра принесу тебе мандаринов, — заторопился Мо Да–нянь.

— Я ведь пошутил, а ты сразу обиделся! Побудь еще! Не уходи!

— У меня дела, завтра приду… — сказал Мо, выходя из палаты. За порогом он сразу же надулся и всю дорогу до пансиона ворчал: «Ничего не знаешь», «Ничего не знаешь». Не зря, видно, меня прозвали старичком–простачком!

* * *