«Осень в горах» Восточный альманах. Выпуск седьмой.

Я очень люблю осенние утра, когда говор реки особенно внятен, а вершины гор укутаны плотным туманом. Деревья, которые все лето стояли в плотных темно–зеленых шапках, осенью начинают шуршать своей теперь уже поредевшей, желтой листвой при самом легком дуновении ветра. Иногда на гребне горы, белесой из–за тумана, вдруг затрубит сытый олень. В его реве слышатся довольство и счастье, словно подведем итог всем сменявшим одно другое временам года. Сколько я передумала всего под осенним голубым небом! Мне приходило в голову, что, когда приходит осень или зима, лето прячется далеко в горах, где вечно зеленеют сосны и ели. Наверно, оттого и мила человеку природа, что времена года, сменяя друг друга, уходя и возвращаясь, не дают привыкать к себе — у каждого времени свое неповторимое дыхание, и как хороню, что колючие морозы зимы чередуются с ласковым теплом лета. Я любила природу, чувствовала ее, но до недавнего времени не догадывалась, что, оказывается, и мне в моей жизни нужны ветры и бураны, дожди и солнце.

Когда Цэнгэл радуется или, наоборот, что–то переживает, он этого никак не показывает. Зато если здорово рассердится, то становится молчаливым, словно камень, с которого река слизала все острые кромки. Если же Цэнгэлу очень хорошо, он ежеминутно пьет чай и потягивается, выгибая дугой широкую грудь.

Да, в женские дела он не вмешивается, ни во что не сует носа, но спорить с ним, убеждать его бесполезно. Он всегда одинаковый, поэтому нет в нашей семье сменяющихся времен года.

После ужина Нацаг вымыл посуду и только тогда достал откуда–то замусоленные карты и сел за стол. Мы начали играть. Содгэрэл, как бы ласкаясь к мужу, потихоньку вытаскивала карты у него из рук. Когда все перепутывалось, она бросала карты на стол и жаловалась:

— Этот Нацаг вечно плутует.

Игра начиналась снова. Нацаг хохотал, сотрясаясь всем телом.

— Ну и хитра же ты, Содгэрэл, — говорил он, сдавая.

Цэнгэл от такого своеволия женщины мрачнел, кусал губы и сердито ворочался на стуле. Настроение у него явно испортилось. Вообще говоря, играет он не без азарта, так что мы засиделись допоздна. Дома Цэнгэл развалился на кровати, сцепил на затылке пальцы и уставился в потолок.

— Что бы нам такое перед сном съесть? — спросила я.

Он с любопытством посмотрел на меня и холодно проговорил:

— Тоже небось хотела бы командовать мною вроде этой капризной бабенки, которая даже в карты играть не научилась? Интересно, чему ты у нее научишься?

Я промолчала, а на душе стало скверно, даже поругаться с мужем захотелось. Но подумала, что слова на него все равно не подействуют. За три года нашей совместной жизни случалось всякое, но по–настоящему мы ни разу не ссорились. Как будто даже не представляли себе, что иногда можно и даже нужно прямо высказывать друг другу наболевшие обиды. Не знаю, о чем в эту минуту думал Цэнгэл, но только он продолжал мрачно молчать. С тех пор как он стал главой семьи и соединил со мной подголовники, он для меня ни разу чаю не вскипятил. Он считает, что мужчина добывает и пользуется. А трудностей, которые связаны с ведением домашнего хозяйства, он просто не желает замечать…

Утром следующего дня я вышла за дровами. Нацаг колол дрова и складывал их в поленницу. Он приветливо улыбнулся мне.

— Стоит запустить дела, потом их не переделаешь.

— А мы, как топить, тогда только и начинаем колоть. Никак не можем отделаться от этой дурной привычки.

Я набрала охапку дров и пошла в дом, с удовольствием думая, какой же все–таки Нацаг ловкий в работе. Мне даже захотелось обернуться, еще разок взглянуть на него, но я сдержалась.

Цэнгэл все еще валялся на кровати и курил, пуская дым колечками. Только от скуки человек может вот так убивать время. Поев, он отодвинул тарелку и спросил:

— Чай есть? — и продолжал: — Этот Нацаг вкусно готовит. Тебе бы у него поучиться.

Наливая ему чай, я ответила:

— А почему бы не тебе? — и подумала: «Значит, моя стряпня ему не по вкусу».

К горлу подступил комок, сердце колотилось. Даже как–то боязно стало — что–то будет?!

— А я–то при чем? Три года ел твою бурду и слова не сказал. Хватит, пора научиться тебе, жена моя, — отчитывал меня Цэнгэл, подняв вверх палец.

Совсем недавно у меня было желание как следует поругаться с мужем; а сейчас я не то что слова в ответ сказать не могла, глаз не смела поднять. Руки у меня задрожали, и я поспешно отвернулась. Как же мне было больно, что все мои старания и заботы, вся моя любовь к мужу не стоили, оказывается, чашки вкусного супа, которым угостил его в общем–то случайный, посторонний человек. Не я ли все время думала, чтобы моему мужу дома было хорошо, не я ли столько сил на это тратила?